Остальные – тени.

* * *

Кузмина я больше не видала. Но встреча с ним у меня еще была.

Вот конец моего письма к нему, в июне 1921 года, письма, сгоряча написанного к себе в тетрадку и потому уцелевшего. (Первая половина письма – живописание ему нашей встречи, только что читателем прочитанной.)

…“Вхожу в Лавку писателей, единственный слабый источник моего существования. Робко, кассирше: “Вы не знаете, как идут мои книжки?” (Переписываю стихи, сшиваю в тетрадочки и продаю. Это у нас называется – преодолевать Гутенберга[5 - Слово, принадлежащее Б. К. Зайцеву (примеч. М. Цветаевой).].) Пока она осведомляется, я, pour me donner une contenance[6 - Чтобы занять себя (фр.).], перелистываю книги на прилавке. Кузмин. “Нездешние вечера”. Раскрываю: копьем в сердце – Георгий! Белый Георгий! Мой Георгий, которого пишу уже два месяца – житие. Ревность и радость, двойное острие, читаю – радость растет, кончаю – змей ревности пронзен, пригвожден. Встает из глубины памяти моя встреча.

Открываю дальше: Пушкин – мой Пушкин, то, что всегда говорю о нем – я. И, третье – Гёте, мой Гёте, мой, с шестнадцати лет, Гёте – старый! тайный! – тот, о ком говорю, судя современность: “Перед лицом Гёте…”

Прочла только эти три стиха. Ушла, унося боль, радость, восторг, – все, кроме книжки, которую не могла купить, так как ничто мое не продалось. И чувство: – раз есть еще такие стихи…

Что мне еще остается сказать Вам, кроме:

– Вы так близки мне, так родны…

Внешний повод, дорогой Михаил Алексеевич, к этому моему письму – привет, переданный мне госпожой Волковой”.

* * *

А вот – те глаза:

         Два зарева! – нет, зеркала!

         Нет – два недуга!

         Два вулканических жерла,

         Два черных круга

         Обугленных – из льда зеркал,

         С плит тротуарных

         Через тысячеверстья зал

         – Дымят – полярных.

         Ужасные! Пламень и мрак!

         Две черных ямы.

         Бессонные мальчишки – так —

         В больницах: – Мама! —

         Страх и укор, ах и аминь…

         Взмах величавый —

         Над каменностию простынь —

         Две черных славы.

         Так знайте же, что реки – вспять!

         Что камни – помнят!

         Что уж опять они, опять

         В лучах огромных

         Встают – два солнца, два жерла,

         Нет – два алмаза —

         Подземной бездны зеркала:

         Два смертных глаза.