Изменить размер шрифта - +
) Потом частушки под гармонику, с точно из короба, точно из ее кузова сыплющимся горохом говорка:

 

         Играй, играй, гармонь моя!

         Сегодня тихая заря,

         Сегодня тихая заря, —

         Услышит милая моя.

 

Осип Мандельштам, полузакрыв верблюжьи глаза, вещает:

 

         Поедем в Ца-арское Се-ело,

         Свободны, веселы и пьяны,

         Там улыбаются уланы,

         Вскочив на крепкое седло.

 

Пьяны ему цензура переменила на рьяны, ибо в Царском Селе пьяных уланов не бывает – только рьяные!

 

Критик Григорий Ландау читает свои афоризмы. И еще другой критик, которого зовут Луарсаб Николаевич. Помню из читавших еще Константина Ландау из-за его категорического обо мне, потом, отзыва – Ахматовой. Ахматова: “Какая она?” – “О, замечательная!” Ахматова, нетерпеливо: “Но можно в нее влюбиться??” – “Нельзя не влюбиться”. (Понимающие мою любовь к Ахматовой – поймут.)

 

Читают Лёня, Иванов, Оцуп, Ивнев, кажется – Городецкий. Многих – забыла. Но знаю, что читал весь Петербург, кроме Ахматовой, которая была в Крыму, и Гумилева – на войне.

 

Читал весь Петербург и одна Москва.

 

…А вьюга за огромными окнами недвижно бушует. А время летит. А мне, кажется, пора домой, потому что больна моя милейшая хозяйка, редакторша “Северных Записок”, которая и выводит меня в свет: сначала на свет страниц журналов (первого, в котором я печатаюсь), а сейчас – на свет этих люстр и лиц.

 

Софья Исааковна Чацкина и Яков Львович Сакер, так полюбившие мои стихи, полюбившие и принявшие меня как родную, подарившие мне три тома Афанасьевских сказок и двух рыжих лисиц (одну – лежачую круговую, другую – стоячую: гонораров я не хотела) – и духи Jasmin de Corse – почтить мою любовь к Корсиканцу, – возившие меня в Петербурге на острова, в Москве к цыганам, все минуты нашей совместности меня праздновавшие…

 

Софья Исааковна Чайкина и Яков Львович Сакер, спасибо за праздник – у меня его было мало.

 

Дом “Северных Записок” был дивный дом; сплошной нездешний вечер. Стены книг, с только по верхам приметными темно-синими дорожками обоев, точно вырезанными из ночного неба, белые медведи на полу, день и ночь камин, и день и ночь стихи, особенно – “ночь”. Два часа. Звонок по телефону: “К вам не поздно?” – “Конечно, нет! Мы как раз читаем стихи”. – Это “как раз” было – всегда.

 

Так к ней тороплюсь, к Софье Исааковне, которая, наверное, с нетерпением ждет меня – услышать про мой (а этим и свой) успех.

 

– Михаил Алексеевич! Умоляю – почитайте сейчас! А то мне – уходить. Певуче:

 

– Куда-а?

 

Объясняю.

 

Он, не слушая:

 

– За-че-ем? Здесь хорошо. Здесь очень хорошо. Нам всем – давно пора уходить.

 

(О как мы скоро потом – все ушли! В ту самую вьюгу, нас грозно и верно стерегшую…)

 

Продолжаю умолять.

 

Он:

 

– Я прочту – последнее.

Быстрый переход