Это все священник!

Проклятый священник!

Последние двадцать лет Нездешний прожил во мраке, но Дардалион словно фонарем осветил темные закоулки его души.

Он сел на траву. Ночь была прохладна и ясна, а воздух сладок.

Двадцать лет — а вспомнить нечего. Двадцать лет он, как пиявка, покорно цепляется за неуступчивую скалу жизни.

Что же теперь?

— Теперь ты умрешь, дуралей, — сказал он вслух. — Священник уморит тебя своей святостью.

Но правда ли это? Этого ли он боится?

Двадцать лет он разъезжал по горам и долам, по городам и весям, по диким надирским степям и гибельным пустыням. Все это время он не позволял себе заводить друзей. Ничья участь его не трогала. Он шел по жизни, словно живая крепость с неприступными стенами, одинокий, насколько это доступно человеку.

И зачем он только спас священника? Этот вопрос не давал ему покоя. Стены рухнули, и оборона прорвалась, словно мокрый пергамент.

Чутье побуждало его сесть на коня и бросить своих спутников — а он доверял своему чутью, отточенному годами опасного ремесла. Он оставался живым лишь благодаря быстроте, с которой действовал: наносил удар, как змея, и уходил, пока не рассвело.

Нездешний, король наемных убийц. Его могли схватить разве что по воле случая, ибо у него не было дома — были только немногочисленные люди в разных городах, через которых ему делали заказы. Он приходил к ним в глухую ночь, принимал заказ, забирал деньги и исчезал еще до рассвета. Нездешний, всеми преследуемый и ненавидимый, он всегда таился во мраке.

Он и теперь знал, что погоня близко. Теперь, как никогда, ему следовало бы скрыться в диких краях или уплыть за море — в Венгрию и еще дальше на восток.

— Дурак, — прошептал он. — Ты что, и правда смерти себе желаешь?

Но священник держит его своими чарами, хотя и не сознается в этом.

«Ты прилепил себе крылья коршуна, Дардалион!»

В его усадьбе был цветник, где росли гиацинты, тюльпаны и многолетние нарциссы. Его сын был так красив, когда лежал там, и кровь не казалась неуместной среди ярких цветов. Воспоминания терзали Нездешнего, резали словно битое стекло. Тану привязали к кровати, а потом выпотрошили, как рыбу. А двух девочек-малюток...

Нездешний заплакал по безвозвратно ушедшим годам.

Он вернулся в лагерь за час до рассвета и нашел всех спящими. Он покачал головой, дивясь их глупой беспечности, разворошил костер и сварил в медном котелке овсянку. Дардалион, проснувшись первым, с улыбкой потянулся.

— Я рад, что ты вернулся, — сказал он, подойдя к костру.

— Надо будет раздобыть еды — наши запасы на исходе. Сомневаюсь, что мы найдем хоть одну уцелевшую деревню, поэтому придется поохотиться. А тебе, священник, придется поступиться своими правилами, чтобы не свалиться от голода.

— Могу я поговорить с тобой?

— Странный вопрос. А сейчас мы разве не разговариваем?

Дардалион отошел от костра, и Нездешний, со вздохом сняв котелок с огня, последовал за ним.

— Чего ты такой унылый? Жалеешь, что посадил нам на шею бабу с ребятней?

— Нет. Я хотел попросить тебя об услуге. Я не имею на это никакого права, но...

— Давай выкладывай, не тяни.

— Ты проводишь их к Эгелю?

— Так ведь и было задумано с самого начала. Что с тобой, Дардалион?

— Видишь ли... я скоро умру. — Дардалион отвернулся и пошел вверх по склону.

Нездешний догнал его. На вершине холма Дардалион рассказал ему о своей призрачной встрече с неведомым охотником.