Наконец из обезьянника выволокли мужика и брезгливо обыскали, стараясь не испачкаться в крови. В его карманах нашли очки, семь рублей денег и видеокассету «Немецкие танки». Вот это последнее как раз очень не понравилось милиционерам.

– Танками интересуетесь, сволочь? – спрашивали они его, почему-то на «вы» – наверно так полагалось по инструкции.

Затем мужика отправили обратно и вывели меня.

– Что это у тебя с руками? – спросил милиционер, снимая наручники.

– А что такое? – внутренне торжествуя, осведомился я.

– Холодные как резиновые – протез что ли?

– Да нет, я просто умер сегодня утром.

– Нежилец. – сочувственно ахнули милиционеры и две тетки-свидетельницы. – А что же с тобой случилось, парень?

– Авария. Умер сегодня в больнице, вот ехал прощаться с однокурсниками…

– Так что же ты сразу не сказал! – нестройным хором произнесли милиционеры, – У тебя и так времени мало, а мы тебя задерживаем!

– Братушка, прости меня, козла! – засипел мужик из обезьянника.

– Можно идти? – спросил я.

– Конечно, иди, извини что так получилось. – сказали вразнобой трое милиционеров, а четвертый добавил, – Стой, погоди, дай руку, я еще раз гляну.

– Да ладно, Леха, что и так не видно, что нежилец? – возмутились милиционеры.

– А кто его знает, может прикидывается. Проверить полагается. – ответил Леха, рассматривая мою ладонь. – Вроде нежилец. Фамилия-то твоя как? Паспорта нету?

– Леха, какой паспорт у нежильца? – возмутились остальные. – Не гневи Бога, помрешь – тебя так гонять будут. Иди, иди, парень. – кивнули они мне.

– Ладно, иди. Сумку свою не забудь. – кивнул Леха и погрозил кулаком в сторону обезьянника, – А ты, мразь, нам за паренька ответишь!

– Ну вы его все-таки не очень… – неопределенно сказал я, было жалко мужика.

– Разберемся! – грозно заявили милиционеры.

Я вышел из отделения. Народу уже не было, видно поезд все-таки тут появлялся. Пока я устанавливал часы, пришел следующий, и я поехал в институт.

* * *

 В институте как раз был большой перерыв, наши ушли обедать. Я решил не появляться в буфете, а поднялся в пустую аудиторию, где после перерыва начнутся занятия, и сидел там, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Все-таки я еще наверно не успел до конца осознать случившееся. Но даже сейчас родные стены института вызывали необыкновенную торжественную грусть. Когда бываешь тут каждый день – все обыденно и привычно. Но сейчас, когда жизнь остановилась, я испытывал совершенно другие чувства – каждая мелочь имела значение, каждая деталь была крайне важна и безумно самобытна. Хотелось впитать в себя навсегда каждую трещинку в штукатурке на потолке, каждую надпись на столах, и даже глупый узор линолеума под ногами. Как живые, перед моим внутренним взором, прошли вереницы лекций, которые я прогулял за три года, и мне было не то, чтобы стыдно, но просто жалко, что эти лекции, казавшиеся такими скучными и принудительными, прошли мимо меня.

 В коридоре раздались голоса, и вошли Ольга, Коляныч и Аганизян.