— У него хорошее нутро.

— Да? И как ты это видишь?

— Я чувствую. Чутьем. Нутро у него великолепное.

Натали еще раз поцеловала бабушку. Пора было идти спать. Маркус загасил сигару и сказал Мадлен: «Сон — это путь, ведущий к завтрашнему супу».

Мадлен спала внизу: ей было уже тяжело подниматься по лестницам. Остальные комнаты находились на втором этаже. «Так что она нас не побеспокоит», — сказала Натали, взглянув на Маркуса. Эта фраза могла означать что угодно — и сексуальный намек, и сугубо практическую данность: завтра утром нам можно спокойно поспать. Маркусу не хотелось размышлять. Будет он с ней спать — да или нет? Конечно, ему этого хотелось, но он понял, что надо ни о чем не думать и просто подняться по ступенькам. Наверху его в очередной раз поразила теснота. После дорожки, по которой они ехали на машине, и второй дорожки, по которой они обходили дом, он в третий раз чувствовал, что ему тесно. В этом странном коридоре было несколько дверей — по числу комнат. Натали прошлась взад-вперед, не говоря ни слова. На втором этаже электричества не было. Она зажгла две свечи, стоящие на маленьком столике. Ее лицо стало оранжевым, но скорее цвета рассвета, чем заката. Она тоже колебалась, по-настоящему колебалась. Она знала, что решение принимать ей. Посмотрела на огонь, в упор, не жмурясь. И открыла дверь.

112

Шарль закрыл за собой дверь. Он был не в себе и вообще ни в ком, просто отдельно от собственного тела. От полученных днем оплеух болело лицо. Он прекрасно знал, что был жалок и к тому же сильно рисковал: не дай бог в шведских верхах узнают, что он хотел переместить сотрудника из личных соображений. Но вообще-то вряд ли это дело выплывет наружу. Он был уверен, что больше их здесь не увидят. В их бегстве был привкус бесповоротности. И именно это задевало его больнее всего. Никогда больше не видеть Натали. И во всем виноват он сам. Он вел себя как псих и злился на себя как сумасшедший. Ему просто хотелось на секунду увидеть ее снова, попытаться вымолить прощение, попытаться перестать быть пафосным. Хотелось найти наконец слова, которые он так искал. Жить в мире, где ему оставят еще хоть один шанс быть любимым Натали, в мире беспамятства чувств, где он мог бы снова встретить ее в первый раз.

Он вошел в гостиную. И оказался перед женой, сидящей на диване: вечное, неизменное зрелище. Эта вечерняя сцена была музеем с одной-единственной картиной.

— У тебя все в порядке? — выдохнул он.

— Да, все нормально. А у тебя?

— Ты не волновалась?

— По поводу?

— Ну, сегодня ночью…

— Нет… А что было сегодня ночью?

Лоранс даже не повернула головы. Шарль говорил куда-то ей в шею. И он понял: она даже не заметила, что он вчера не ночевал дома. Что между ним и пустотой не было никакой разницы. Это было головокружительно. Ему захотелось ее ударить: сравнять счет ударов этого дня. Вернуть ей хотя бы одну из полученных оплеух. Но его занесенная рука на миг повисла в воздухе. Он начал разглядывать жену. Рука по-прежнему висела в воздухе отдельно от него. Внезапно он понял, что больше не может жить без любви, что задыхается в своем иссушенном мире. Никто и никогда не сжимал его в объятиях, никто и никогда не проявлял ни малейшей привязанности к нему. Почему все так вышло? Он забыл о том, что существует нежность.