— Здесь уповаешь только на Господа.

Что ж, если веришь в такие дела, это кажется надежной ставкой.

Со временем я привыкла и к тишине, и к воздуху, такому прозрачному, что все выглядит ярче и резче, чем на родине. Мне даже стало здесь нравиться. И поскольку у этого места не было известного кому-нибудь имени, я назвала его Дав-Ривер.

Я тоже не лишена сентиментальности.

Прибыли и другие. А потом Джон Скотт близ устья реки построил мельницу и потратил на это столько денег, что решил там и поселиться, учитывая вдобавок, какой открывался оттуда прекрасный вид на залив. За Скоттом на побережье потянулись и другие, что совершенно необъяснимо для тех из нас, кто забрался вверх по реке, подальше от воющих штормов, которые налетают, когда залив словно превращается в разгневанный океан, полный решимости вернуть себе землю, столь самонадеянно занятую. Однако Колфилд (снова дань сентиментальности — Скотт родом из Дамфрисшира) взял тем, чем никогда не мог бы взять Дав-Ривер: изобилием ровной земли, относительно редким лесом, а вдобавок Скотт открыл бакалейную лавку, изрядно облегчившую жизнь в лесной глуши. Теперь нас больше сотни — чудная смесь шотландцев и янки. И Лоран Жаме. Он недолго здесь прожил и, возможно, вовсе бы сюда не переехал, не найдись для него клочка земли, на который никто другой не позарился.

Четыре года назад он купил ферму ниже по течению от нашей. Некоторое время она пустовала из-за старого шотландца, ее предыдущего владельца. Док Уэйд приехал в Дав-Ривер в поисках дешевой земли, подальше от тех, кто его осуждал, — в Торонто у него были богатые зять и сестра. Люди звали его Док, хотя оказалось, что никаким доктором он не был, просто культурный человек, не нашедший в Новом Свете такого места, где бы оценили его разнообразные, но не слишком определенные таланты. К сожалению, и Дав-Ривер исключением не оказался. Как многие убедились, крестьянская жизнь — это медленный, но верный способ разориться, потерять здоровье и пасть духом. Работа оказалась слишком тяжела для мужчины в годах, и душа его к ней не лежала. Урожай у него был скудным, одичавшие свиньи бродили по лесу, да еще сгорела крыша хижины. Как-то вечером он поскользнулся на валуне, образовывавшем естественный мол перед его хижиной, и потом его нашли в глубоком омуте под утесом Конская Голова (названном так на характерный канадский манер, с бодрящим недостатком воображения, по причине сходства с конской головой). Иные говорили, что после всех его мытарств такая смерть явилась милосердным избавлением. Другие называли ее трагедией — из тех маленьких домашних трагедий, что случаются здесь постоянно. Я себе это представляла иначе. Уэйд пил, как большинство мужчин. Однажды вечером, когда у него вышли все деньги и кончился виски и ему стало совершенно нечего делать в этом мире, он спустился к реке и уставился на проносящуюся мимо холодную черную воду. Я воображаю, как он смотрит на небо, слушает насмешливые безразличные звуки леса, ощущает напряжение бурлящей реки и отдается ее бесконечному милосердию.

Впоследствии утвердилось мнение, что земля там несчастливая, но стоила она дешево, а Жаме был не из тех, кто обращает внимание на суеверные толки, хотя, наверное, зря. Раньше он служил перевозчиком в Компании и на обносе очередного порога упал под каноэ. Ему изувечило ногу, и они заплатили компенсацию. Похоже, он, скорее, был благодарен судьбе за этот несчастный случай, подаривший ему достаточную сумму, чтобы купить собственную землю. Он любил говорить, что ужасно ленив, и, конечно, не занимался крестьянским трудом, которого большинству мужчин избежать не удается. Большую часть земли Уэйда он распродал и зарабатывал на жизнь премиями за волков и мелкой торговлей.