|
Кое‑как она натянула на себя одеяло. При каждом вздохе в бок ей вонзался уже не один, а целый десяток стеклянных осколков или длинных стальных ножей. В отчаянии Габриэла подумала, что умирает, и неожиданно пожелала, чтобы это было действительно так. В целом мире не осталось ни одной вещи, ради которой стоило бы жить. Ее куколка умерла – мама убила ее, и Габриэла знала, что рано или поздно саму ее постигнет такая же судьба. Мама, которой она доставляет столько огорчений, хлопот и горьких разочарований, в конце концов не выдержит и размозжит ей голову о стену. И чем скорее это случится, подумала Габриэла, тем будет лучше для всех.
В эту ночь Элоиза спала не раздеваясь. Она слишком устала и слишком много выпила, чтобы стаскивать с себя тесное атласное платье. Разметавшись на широкой двуспальной кровати, она даже негромко похрапывала, пока ее дочь лежала в луже крови и мочи, ожидая, пока с небес слетит ангел и заберет ее. Время от времени Габриэла вспоминала о Марианне Маркс и о тех чудесных минутах, которые выпали ей сегодня вечером, но сейчас они казались девочке такими далекими, что впору было всерьез усомниться, действительно ли это было или только пригрезилось. Потом она впала в странное состояние. Ей было слишком больно, даже когда она лежала неподвижно. Одно чувство росло в ее маленькой душе, и оно было таким огромным и сильным, что очень скоро вытеснило все остальное. Даже боль стала почти терпимой. Габриэла поняла, что ненавидит свою мать. Ненавидит и будет ненавидеть всегда, до самой смерти. : В то же самое время Джон лежал в объятиях итальянской проститутки, которую он подцепил в Нижнем Ист‑Сайде. Ни Габриэла, ни Элоиза не видели, где он и что с ним, но для обоих это больше не имело значения. Что касалось Элоизы, то она сказала себе, что ей наплевать: пусть Джон будет хоть в аду. Габриэла же твердо знала: будь папа хоть за тридевять земель, хоть совсем рядом, он все равно не сможет защитить ее. Она осталась совершенно одна на свете. Хотелось только умереть, потому что смерть сулила избавление. А может, даже и больно не будет. Так, размышляя о смерти, которую она с недетской серьезностью звала и приветствовала, Габриэла незаметно провалилась в спасительный сон без сновидений.
Глава 3
Джон вернулся домой только в начале девятого утра. Бесшумно отворив и закрыв за собой парадную дверь, он поднялся по лестнице на второй этаж и, стараясь не шуметь, пошел по коридору к спальне. У дверей детской он, однако, остановился, заметив пробивающийся из‑под нее свет. Это его не удивило – Джон знал, что Габриэла обычно просыпается рано. Он мельком заглянул в спальню дочери и обнаружил, что девочка вроде бы спит. Голова побаливала, запах перегара после вчерашнего перебивал все остальные, так что привыкший ничего не замечать Джон поспешил облегченно вздохнуть. Пожалуй, обошлось. Наверно, Элоиза не трогала ее. Усталость ли взяла свое, или Элоиза просто слишком много выпила – так или иначе, похоже было на то, что на этот раз Габриэле не пришлось расплачиваться за грехи отца. И, подумав так, Джон погасил свет в детской и на цыпочках двинулся дальше. Открыв дверь спальни, он еще больше уверился в том, что его догадка была правильной. Элоиза спала не раздеваясь, не сняв ни бриллиантового ожерелья, ни серег. Ее сон был, так крепок, что она не пошевелилась, даже когда Джон улегся рядом с ней. За годы супружества он успел неплохо изучить ее и знал, что когда Элоиза проснется, то не станет заводить ту же шарманку и вспоминать о его вчерашнем поведении и бегстве. Это, однако, не означало, что Элоиза простила мужа. Джон предчувствовал, что она будет холодна, саркастична, едко‑молчалива, но это продлится всего день, от силы – два. Элоиза редко возвращалась к предмету ссоры после того, как был выпущен Последний снаряд, клинки вычищены и убраны в ножны и уничтожены все следы потерь обеих сторон. Впрочем, Джон знал и то, что в следующий раз она все ему припомнит. |
