Ближе к вечеру, когда Бирюза уже не знала, как унять хнычущего и отказывающегося есть ребенка, каси явился к ней в дом и принес птенца-вороненка. Уже квелого и по всем признакам явного не жильца на этом свете. Положил несчастную птицу на пол невдалеке от извивающегося на тюфячке Диана. Вороненок недовольно каркнул и тем самым привлек внимание мальчика. А дальше эрройна и каси только смотрели и диву давались, причем на равных, несмотря на семьдесят лет разницы в возрасте.

Диан перевернулся со спины на живот, поднялся на четвереньки и попытался ползти к птенцу. Ничего у него не получилось, зато вороненок кое-как доковылял к малышу и уселся в прямой досягаемости маленькой цепкой ручонки. Диан в свою очередь, словно гигантская гусеница, странным манером перекатился навстречу.

«Удавит или не удавит?» — гадала Бирюза.

Но ладошка мальчика уютно устроилась на спинке птенца. Вороненок не возражал. Напротив, он сам прижался к малышу.

— Теперь ты видишь? — молвил каси и выразительно поглядел на эрройну. — Теперь ты веришь?

К чему вопросы, если Бирюза и раньше-то не сомневалась?

— А если он захочет увидеть мать и отца, то, поверь, они сами к нам дорогу найдут, — заверил ее Песчаный.

И ушел восвояси по своим незаметным стариковским делам.

А птенец остался, очень быстро, за какую-то декаду, превратившись из задохлика в упитанного крылатого и наглого подростка. Птичьи дети растут быстрее человечьих, что правда, то правда.

Все в жизни когда-либо случается впервые — хорошее и плохое. Первый шаг, первое слово, первый поцелуй, как бы банально это ни прозвучало, так же как первое предательство и первая безвозвратная потеря. И хочется того или нет, но мы обречены помнить такие моменты. Мать бережет первую улыбку своего любимого чада до смертного одра, словно драгоценную жемчужину. Подлый удар в спину от того, от кого не ждешь подвоха, оставляет зарубку на душе тоже на всю жизнь. Рождения и смерти, потери и обретения — все это вехи человеческой жизни, без которых ее и вовсе не бывает. Ожидания же вещь еще более хрупкая, им свойственно рушиться от одного только дуновения ветерка вероятностей. Особенно если планы нарушены с самого начала…

Даетжина старалась изо всех сил, честно-пречестно старалась отнестись к произошедшему философски. Повторяла многажды прочитанные сентенции мудрецов, вспоминала простые жизненные истины о том, что соплями тележное колесо не смажешь, а слезами делу не поможешь. Чтобы не завизжать, не затопать ногами и не поджечь станцию, а заодно и мерзкий, паршивый Ала-Мурих к чертям собачьим. Дабы Росс Джевидж — скользкая хитрая тварь, где бы он сейчас ни был, издалека увидел столб огня и дыма и знал — она, Даетжина Махавир, ему эту подлость не забудет никогда. По крайней мере, еще сто пятьдесят лет так точно.

Экспресс опоздал на пять часов, и все это время великая эльлорская магичка проторчала в здании вокзала, изнемогая от злости. Плевать ей было на сараеобразный вокзал и на угрюмо сопящего за спиной Бириду, не смущали унылые лица аборигенов, не воняло из общественного сортира, расположенного рядом, но это пальто… эта уродливая яично-желтая тряпка, скроенная косоруким одноглазым уродом, по всей видимости, для любимого огородного пугала… бесило чародейку несказанно. Аж кожа чесалась от отвращения к себе. У нынешней гордой обладательницы гардеробной комнаты размером с конюшню, битком набитой нарядами, несмотря на низкое происхождение, наличествовал тонкий художественный вкус. От переживаний у мисс Махавир не только дергалось веко, но и шевелилась коса, уложенная вокруг головы в весьма узнаваемую прическу.