|
Но тут что то не так. Смерть как слабое место у слепого зверя, тупостью которого позволяет себе увлечься человек, чтобы, наконец, ничего больше о себе не знать. Несмотря на это, он должен умереть, даже если он уже без сознания. Смерть как слепота перед вашей наготой. Но будьте осторожны! Не всё, чего вы не видите, уже и есть смерть, как я уже говорил. Что касается меня, то вы никогда не можете быть во мне уверены. Охотник – и в самом деле не слишком оригинальное облачение. Я содрогаюсь от ужаса при виде вашей пустой (да к тому же слепой) веры. Вы можете не раскрывать мне ни одной из ваших тайн, но я уже знаю, что не смогу вас удержать. Поверьте мне, если бы можно было увидеть смерть, разве стал бы кто нибудь возиться с ней, скажем, во время ужина, приготовленного из непогребенных зверюшек, которых и без того пришлось бы принести в жертву? Ну, вот видите! Разве можно утверждать, что я поэтому хотел иметь что то общее с правдой? Нет, в самом деле нет. Правде все на свете безразлично, кроме нее самой. Но сейчас нет лучшего исполнителя на эту роль, кроме меня. Так надо ли мне продолжать играть эту роль, когда я даже не знаю, играю ли я ее вообще? Мне давно уже не хочется, но – приходится. Одну – самую последнюю – правду я оставил себе как образец, все остальные правды не ускользнули от меня и моего ружья. В этом я был основателен. Последняя правда – совсем маленькая. Тем не менее, я всё время смотрю на нее, чтобы понять, кто я такой. Росточком она приблизительно такая, как ваши гномы! Я пробивал себе дорогу как самоучка, энергией и старанием. И вот теперь, полный уверенности в себе, скольжу по жизни, как по льду замерзшего озера.
Белоснежка. Ах, жизнь хочет привести нас в восхищение и показать себя с разных сторон, вы не согласны? Но вообще то она прекрасна. Даже второстепенные вещи не должны казаться нам слишком мелкими. Если я не найду то мелкое, которое я ищу, я могу обратиться к тому великому, которое вы, по вашим словам, воплощаете. Что может быть величественнее, чем смерть, которая не приносит нам сколько нибудь существенную пользу, но приносит немалый вред? Даже если она окажется такой соблазнительно сладкой, как спелое спелое яблоко, с блестящей зеленой кожурой. Внутри то сидит – и делает свое дело – червь. Смерть словно бы заползла в сейф, в котором она может спокойно себе жрать, а тем самым открывается и одновременно снова закрывается нечто глубинное: само бытие! Ну, приобретением это не стало! Моя кишечная струна расстроена гнилыми фруктами. Как основной тон моего бытия. Струна то натянута до упора, только тон не тот. Жалкая судьба, мучительный запор. Опять же: альпинизм как большая общественная миссия, только, к сожалению, рядом нет почти ни одной настоящей горы. Тут в лучшем случае горы средней высоты, предгорье, которое надо было преодолеть, не поранившись. Я подаю заявление о возмещении ущерба и еще заявление о поиске пропавшего лица, потому что я так долго была без сознания, что мачеха истолковала мое состояние как бессилие и смерть. Но она ошиблась. К тому же: как раз бессильный больше всего нуждается в силе и власти. Быть может, она потому и хотела свести меня в могилу, что должна была считаться с фактом: я встаю и сразу же становлюсь жаждущей власти, то есть делаю спорным ее право на обладание всякими вещами, которые она с такой охотой нагромождает вокруг себя. Всё это мишура! Тут в самом деле приходит глупая гусыня, совсем не такая элегантная, как я, несколько старше, что не дает ей покоя ни во сне, ни наяву, и на полном серьезе хочет лишить меня моей натуры! Она думает, красота перейдет к ней, потому что в мертвом теле красоте скучно. Дело в том, что красота хочет всегда пребывать в этом мире, лучше всего в иллюстрированных журналах, страницы которых от постоянного перелистывания опадают быстрее осенней листвы. Матушка не может смириться с воздействием моей красоты на слабых и беспомощных и пытается вышибить из моих рук орудия моей силы не чем иным, как яблоком. |
