Федор открыл дверь. Не заперто. На пороге он оглянулся и посмотрел на меня.

— Слушай, мужик, только ты это... — торопливо зашептал он. — Будь повежливее что ли.

— Там что, еще кто-то есть? — прошипел я, сжимая его руку почти до хруста.

— Да не засада это, вот тебе крест! — свободной рукой он даже осенил себя подобием крестного знамения. — Просто не хами ей, она этого страсть как не любит!

Глава 24

— Шагай вперед, — сказал я, чуть подтолкнув Федора в плечо.

— Ты мне не веришь? — худое лицо парня стало как будто даже слегка обиженным.

— Верю, — хмыкнул я. — Но в случае чего шею тебе свернуть успею.

Федор зыркнул на меня, втянул голову в плечи и инстинктивно прикрыл горло ладошкой. Не то, чтобы я собирался претворять свою угрозу в жизнь. Действительно было не похоже, что он врет. Но мало ли что...

Он шагнул в темные сени. Открыл следующую дверь. Изнутри пахнуло печным теплом и запахом свежей выпечки. И еще чего-то незнакомого. Я пошевелил жестяные колокольчики на двери. Они глухо лязгнули. Как старые консервные банки. Кажется, это оберег какой-то. Охраняет от злых духов или что-то подобное.

Я тоже вошел в дом и остановился на пороге. Почему-то ожидал увидеть внутри подобие хижины ведьмы или что-то такое. Ну, там, развешанные под потолком пучки трав, страшные морды идолов по стенам, стоящий на треноге котел.

Осмотрелся. Потемневшие от времени обои в мелкий цветочек. Зеленые шторы поверх тюлевых занавесок. Видавший виды диван-книжка. Стол, с потрескавшейся полировкой. У нас тоже такой был. Если раздвинуть боковые доски, то из центра можно достать еще одну, чтобы превратить его из большого и неудобного стола в еще более большой. И более неудобный. Потому что теперь, если неосторожно опереться на край, то рискуешь свалить на пол все расставленные на нем салаты в хрустальных судках. А вот, кстати, и тот самый хрусталь. В серванте за раздвижным стеклом. Под потолком — трехрожковая люстра, но светится только один рожок. Комод. На комоде — здоровый куб телевизора, экран которого прикрыт вязаной крючком салфеткой. На телевизоре — вазочка с пучком ярких цветочков, которые моя бабушка называла «бессмертники». Стоять такие могли хоть всю зиму. Наверное, и дольше тоже могли...

«Бабушкин ремонт, — подумал я. — Такая обстановка называется „бабушкин ремонт“».

Почему-то хозяйку я заметил не сразу. Увлекся ностальгическим разглядыванием винтажной обстановки, которая даже на какую-то долю секунды вызвала во мне ностальгический трепет. Все вот это, от ковра на стене до горшка с ярко-красной геранью, было хорошо знакомо. Будто я уже неоднократно бывал здесь раньше.

— Обувку сними, — раздался равнодушный, но с ноткой старческой сварливости голос.

Саамов я раньше видел, конечно. В Ловозере на Кольском полуострове практически целиком саамское население. Вот только ничего экзотического в их внешности нет. И вообще я с трудом себе представляю, как именно они отличают своих. На мой взгляд, обычные лица. Никакой экзотической изюминки я в них не замечаю, как ни пытаюсь.

Но сейчас был практически уверен, что пожилая дама — саами. Не по пропорциями лица или, там, цвету и разрезу глаз. А по выражению исключительного превосходства и носителя тайного знания. Особый народ с особой судьбой. Нет, в принципе, я ничего против даже не имел. Помнится, в Ловозере мне даже стало немного завидно. И я подумал, что может мне тоже на «большой земле» представляться саамом? Правда, я выше почти любого саама на голову, волосы у меня темные.