— Костенька! — Она пыталась растолкать его, поднять, посмотреть в лицо. А муж молчал. Потом она увидела кровь — много крови. Поняла, что надо вызывать «скорую», милицию… Но как она могла его тут бросить? Одного?!

Потом она все же каким-то чудом оказалась дома. Как туда прибежала — не помнила. Стала звонить в милицию, потом в «скорую», потом опять в милицию, потому что ей казалось, что они очень долго не едут. Побежала назад, к мужу… Потом вокруг нее оказалось много народу. Мигали синие огоньки на машинах, слышались громкие переговоры по рации. Она стояла в ледяной ноябрьской луже, утонув в ней по щиколотку, и не чувствовала холода. Потеряла тапочек, наклонилась, нашла его, обулась, пошла домой. Вот и все. А потом был следователь, бессмысленные вопросы, звонки с телестудии, деньги, собранные Костиными сослуживцами. И такие быстрые похороны, все на скорую руку… Никто из его сослуживцев не остался на поминки, хотя она всех звала, на кладбище заглядывала каждому в лицо, говорила:

— Пожалуйста, зайдите…

Все врали, отводя глаза, что срочная работа, что они не смогут, что теперь, когда выпускающего редактора нет, наваливается новый груз забот… Она вернулась домой одна. И вот только теперь, стоя в пустой квартире, обнаружила, что Плюшка пропала.

Ирина ходила по квартире, искала в самых немыслимых местах, звала:

— Плюш, Плюш, Плюш… Ничего не понимаю! Плюшенька…

Она пыталась вспомнить, когда в последний раз видела собаку, когда с ней гуляла. В голове был полный сумбур. Сходила на кухню, где стояла Плюшкина еда. Проверила миску — полно засохшей гречневой каши. А когда она варила кашу?

Как раз в тот день, когда Костю убили. Плюшка получила свежую порцию… И не успела ее съесть.

Значит, собака убежала тогда же, вскоре после того, как вернулась домой без хозяина… Убежала с волочащимся поводком… Ведь квартира долго стояла открытой. А Ирине в ту ночь, конечно, было не до собаки.

— Еще и собака! — сказала она, и это как будто прорвало плотину — женщина опустилась на табурет и разрыдалась. Все эти дни не получалось заплакать, ходила, будто каменная. А вот теперь — удалось… Она плакала с наслаждением, она изголодалась по слезам, ей это было необходимо.

Зазвенел телефон. Ей не хотелось подниматься, вытирать слезы, отвечать. Но она все же сделала это. Услышала знакомый мужской голос:

— Ирочка, ты одна?

В первый момент она не нашлась, что ответить.

Потом все же выдавила из себя:

— Ты что — газет не читал?

— А что? — удивился звонивший. — Война, что ли, началась?

— Хуже.

— Ир, что случилось?

— Костю убили.

— Костю?! — На том конце провода с трудом усваивали новость. — Твоего, что ли?

— Моего?! Он сейчас уже ничей! Ничей! Никому он не нужен! Никто из этих… Оттуда… Даже на поминки не остался!

— Так ты одна? — настаивал звонивший.

— Да! — истерично выкрикнула Ирина. — Да, я теперь одна — радуйся!

И бросила трубку. Ее трясло, но слезы высохли. Она знала — тот приедет. Не знала только, открывать ему дверь или нет. И в конце концов, чтобы не мучиться этим вопросом в последний момент, подошла к двери и отперла все замки. Оттянула в сторону защелку, зафиксировала ее и оставила дверь приоткрытой сантиметра на три. После чего вернулась в спальню, открыла шкафчик для постельного белья и вынула из-под стопки отглаженных простыней плоскую бутылку виски. Отвинтила крышку, присосалась к горлышку. Стало как будто полегче. К таким «утешениям» она привыкла уже давно, но алкоголиком себя искренне не считала.