А эти ужасные дети, эти «бастарды»! Они совершенно не воспитанны и ведут себя, «как в конюшне». Особенно досаждал старший, Георгий, «их Гого». Редкий день он не выделывал что нибудь такое, от чего хотелось встать и выйти. Он все время приставал то к императору, то к матери, то к ее Ники. И никакой управы на него не было.

Мария Федоровна не могла не заметить, что император с такой нежностью и лаской относился к нему, с какой никогда не относился к своим законным внукам. И невольно возникали в душе смутные опасения и всплывали в памяти, как казалось, совершенно абсурдные слухи о том, что император со временем намерен короновать Юрьевскую и сделать этого самого Гого наследником. Конечно, подобный шаг мог совершить лишь безумец. Это привело бы к катастрофе, к распаду всех основ, к трагическому расколу не только династии, но и всей империи. Об этом страшно подумать, и самодержец не сможет подобного допустить. Но, с другой стороны, то, что казалось абсурдным в Петербурге, здесь, при каждодневном общении, не виделось столь уж нереальным. Царь, несомненно, полностью закабален, почти лишен воли, и «эта дама» может заставить его сделать что угодно.

Особенно нестерпимым было то, что все это неприличие разворачивалось на глазах ее детей, и она горько сожалела, что послушала мужа и привезла их в Ливадию. Какое воздействие подобное зрелище окажет на них, в первую очередь на старшего, Николая, которому исполнилось двенадцать лет, и он уже многое видит и понимает. Мария Федоровна воспитывала его честным и правдивым человеком. Теперь же ей самой приходилось лукавить, а иногда и просто лгать, объясняя происходящее.

Уже на первом семейном обеде Юрьевская так амикошонски вела себя с императором, что мальчик спросил: «Эта дама нам родственница?» Мария Федоровна обомлела и рассказала сыну сочиненную наскоро историю о том, что император женился на вдове и усыновил ее детей. Матери показалось, что Ники ей не поверил, так как тут же последовал новый вопрос: «Как он мог это сделать, мама? Ты ведь сама знаешь, что в кашей семье нельзя жениться так, чтобы об этом не узнали все». Позднее он сказал своему гувернеру: «Нет, тут что то неясно, и мне нужно хорошенько поразмыслить, чтобы понять». У Марии Федоровны разрывалось сердце от горечи и досады.

Александр II забыл об обещании «не навязывать общество княгини» и всячески старался сблизить родственников. Тут проявила характер цесаревна. Она мирилась, когда их ставили в оскорбительные ситуации, но интересы детей – выше собственных амбиций. При молчаливо отстраненном поведении мужа она одна встала за защиту своего потомства и выиграла это тяжелое сражение. Уже вернувшись в столицу, поделилась с одной доброй знакомой «незабываемыми» впечатлениями «от отдыха» в Крыму.

«Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать. Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и императором разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней, в присутствии всего общества, он жестоко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне.