В Могилеве царь поселился в старинном губернаторском доме, возведенном на скале, высящейся над левым берегом Днепра. Каждый день в половине десятого направлялся в штаб; там он слушал доклады, выкуривая сигарету за сигаретой, после чего, уединившись с Михаилом Алексеевым, обсуждал с глазу на глаз решения, которые должны были быть приняты. Будучи в курсе всего, он ничего не решал и возлагал ответственность за военные действия на начальника Генштаба. Порою в нем пробуждалась охота съездить на фронт и принять парад войск – убежденный, что его приезд непременно стимулирует героизм бойцов, он как-то не задумывался над тем, что возлагает на них дополнительное бремя, заставляя маршировать перед ним после длительного времени, проведенного в окопах. Его неброский силуэт и сдержанная манера держаться разочаровывали тех, чьим доверием ему хотелось бы завладеть. «Он не умел добраться до души солдата, притянуть его сердце, возбудить его дух, – писал генерал Брусилов. – Ни его физический внешний облик, ни манера говорить не возбуждали энтузиазма».

Приехав обратно в Могилев, Николай возвращался к своему прилежному и скромному образу жизни, который давал ему иллюзию участия в защите родины без всякого реального воздействия на ход событий. Лучшим временем каждого дня для него был, конечно, обед с офицерами Ставки. Государь оказывался в дружеской застольной атмосфере, где за трапезой развязывались языки, звучали мужские шутки; развеселая трепотня продолжалась и после застолья. Жизнь государя была столь безмятежной, что он решил вызвать к себе царевича в сопровождении мосье Жильяра и дядьки – матроса Деревенко, на которого была возложена обязанность следить за безопасностью наследника.

При известии об этом царицу так и перекосило – не нужно объяснять, как она боялась за сына. Того и гляди – растрясет его в поезде, на ухабах во время прогулки на автомобиле, а то и, не приведи Господь, расшибет коленку, поскользнувшись на слишком навощенном паркете! Как только Алексей покинул ее, она умножила свои рекомендации в письмах к супругу: смотри за тем, чтобы крошка не слишком уставал, поднимаясь по лестницам; пусть он не бегает в поезде – ударится еще, расшибет руку! И всякий раз, прежде чем принимать решение, советуйся с Жильяром – это разумный человек, который лучше знает, что хорошо для нашего Бэби! Уже на следующий день после их отбытия она писала: «Ах, как мне обоих недостает!.. Мне кажется, что прошел целый век со дня вашего отъезда, такая тоска по вас… мои ангелы, что не могу этого выразить словами!»

Каждый вечер, ровно в девять, императрица проскальзывала в опустевшую комнату Алексея, глубоко вдыхала ее воздух – о, как это придавало ей силы! – и молила Бога, чтобы царевич вернулся цел и невредим.

Ну, а царевич, оказавшись вдали от ласкового матушкиного присмотра, быстро приучился к военному распорядку. Облачившись в военную форму, он ценил знаки внимания со стороны высочайших чинов Ставки. Император и наследник спали в одной комнате, на одинаковых походных кроватях, стоявших бок о бок. Царевич Алексей, которому в дни событий исполнилось десять лет, был отроком с тонкими чертами и переменчивым характером; Николай обожал его до безумия.

«Его присутствие дает свет и жизнь всем нам – включая и иностранцев, – заявлял Николай в письме Александре 6 октября 1915 года. – Ужасно уютно спать друг возле друга; я молюсь с ним каждый вечер, с той поры, как мы находимся в поезде; он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить; ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял все время, пока войска проходили маршем, что было великолепно… Только в первый день Алексей завтракал с Жильяром в моей комнате, но потом он стал сильно упрашивать позволить ему завтракать со всеми.