Внутренняя и внешняя охрана Ипатьевского дома состояла из «надежных людей», отобранных среди рабочих местных заводов. Их предводитель Авдеев, законченный алкоголик, обращаясь к царю, называл его не иначе как Николаем Кровавым. Он жил вместе со своим заместителем и дюжиной человек из охраны на том же этаже, что и пленники, и не упускал случая поиздеваться над ними. (Впоследствии Авдеев будет заменен не кем иным, как Яковом Юровским, который станет палачом Романовых.) Когда Авдееву захотелось порыться в императрицыном ридикюле, Николай попытался было остановить его; незамедлительно последовал ответ: «Прошу не забывать, что вы находитесь под следствием и под арестом». Охрана входила в комнаты к пленникам когда хотела, отпуская грязные шутки и горланя песни; Великие княжны не могли избавиться от назойливого присутствия стражников, даже отправляясь в «кабинет задумчивости» – вот уж когда мужчины в гимнастерках изощрялись в скабрезностях! Порою, когда царской семье подавали обед, Авдеев запускал лапу в кастрюлю, чтобы «раньше батюшки-царя» достать себе кусок повкуснее… Для редких прогулок семья выходила в маленький садик – разумеется, и эти прогулки проходили под измывательскими взглядами «комиссаров»… Поскольку Алексей по-прежнему не мог ходить, его носил на руках отец. Итак, после достаточно уважительного отношения во время пребывания в родном Царском Селе, после достаточно комфортного размещения в Тобольске – в Екатеринбурге царская семья была подвергнута строгому режиму политических заключенных.

Однако при всей своей ненависти к этому «отродью кровопийц» их тюремщики признавали, что сами-то по себе пленники вполне безобидны. В заключении царю исполнилось 50 лет, царице – 48. Оба выглядели осунувшимися, истощенными; оба не ведали, что происходит, и не понимали, что еще ждет их впереди. Каштановая бородка государя засеребрилась седыми нитями. Ходил он в солдатской гимнастерке цвета хаки, перетянутой офицерским поясом, и в старых стоптанных сапогах. Простота и учтивость бывшего самодержца изумляли его тюремщиков. Вот как вспоминал один из них – в то время мастер на заводе: «Я хорошо знал, что Николай был из одного с нами теста, но его взгляд, его манеры, его походка были вовсе не теми, что у простых смертных. Бывало, на закате солнца он опускал глаза, и тогда в нем чувствовалась врожденная сила. Я часто думал о том, что в глубине души он презирал всех этих мужланов, всех этих зубоскалящих мужиков, которые стали его стражниками. И при всем при том Николай Александрович владел собой. Он умел сказать каждому нужное слово приветливым тоном. Голос у него был мягким и ясным, манеры чрезвычайно приличными. Глаза у него были голубыми и приятными. Когда кто-нибудь из наших обормотов (lourdauds), перебрав лишку, делал ему какую-нибудь пакость или говорил ему грубость, он отвечал вежливо и терпеливо. Одежда его была латаной и изношенной. Лакей императора рассказывал, что и до революции он (царь) любил подолгу носить одну и ту же одежду и обувь».

Куда меньше симпатий вызывала у своих стражников императрица. «Она была чванлива, исполнена высокомерия и не захотела бы разговаривать с нами. Она и с виду не походила на русскую императрицу, а скорее на немецкую генеральшу – такие часто встречались среди классных дам и гувернанток… Она сильно похудела, не брала в рот ни крошки… Для нее готовили разве что макароны и манную кашу. Она вязала шерстяные жилеты, вышивала салфетки для вытирания рук, переделывала мужскую одежду и детское белье…» Что же касается царевича, те же свидетели вспоминали о нем как о хрупком, щуплом мальчике, с бледным и прозрачным лицом, любившем делать бумажные кораблики и собирать монетки и пуговицы.