|
В русской вере ее привлекали не догмы, а обряды. Ее чувства завораживали по-византийски пышный декор храмов, небесное пение певчих, облачение священников в роскошно расшитые ризы, густой запах ладана. Ее мистицизм был окрашен суевериями. Она блуждала в мире молитв, предчувствий и знаков, которые уводили ее от реального мира. Ей наносили визиты почтенные богословы, молчаливые монахи, ясновидящие странники, и она внимала им с девичьим пиететом. Она окружала себя старинными иконами, каждая из которых, по поверью, слыла чудотворной. «Странная особа Александра Федоровна, – отметил Витте в своем дневнике. – … С ее тупым, эгоистическим характером и узким мировоззрением, в чаду всей роскоши русского двора, довольно естественно, что она впала всеми фибрами своего „я“ в то, что я называю православным язычеством, т. е. поклонение формам без сознания духа… При такой психологии царице, окруженной низкопоклонными лакеями и интриганами, легко впасть во всякие заблуждения. На этой почве появилась своего рода мистика… гадания, кликуши, „истинно русские люди“. И добавляет: „Может быть, она была бы хорошею советчицею какого-либо супруга – немецкого князька, но является пагубнейшею советчицею самодержавного владыки Российской империи. Наконец, она приносит несчастье себе, ему и всей России… Подумаешь, от чего зависят империя и жизни десятков, если не сотен миллионов существ, называемых людьми… Конечно, и императрица Александра Федоровна, и бедный государь, и мы все… а главное, Россия были бы гораздо счастливее, если бы принцесса Аликс сделалась в свое время какой-нибудь немецкой княгиней или графиней…“»
Не побуждая Александру к этому безграничному благочестию, Николай, однако же, не помышлял о том, чтобы сдерживать ее порывы. Если уж она находит утешение в этом усердии в молитвах и мистике, зачем же он станет просить ее быть сдержаннее? Сам же венценосец, сколь бы глубоко верующим он ни был, не давал втянуть себя в эти приступы благочестия. Оставаясь рядом с тою, которая бредит в горячке, он все же умеет сохранять голову холодной. Тем не менее в этой политико-религиозной доктрине был один пункт, на котором взгляды двух супругов сходились, – это о взаимоотношениях Бога с российской монархией. Еще более принципиальная, чем Николай, Александра была убеждена, что Россия и самодержавие сливаются воедино так же, как вода и вино, смешанные в кубке. Их нельзя отделить друг от друга, не причинив стране ущерба. В противоположность некоторым другим европейским государствам, где монаршая власть ограничена общественным мнением, как то зафиксировано конституциями, Россия ни за что не согласится даже на самые робкие ограничения императорской власти. Глядя на Николая, Александра думала о Петре Великом, Иване Грозном и сожалела, что ее очаровательный муженек не обладает их сокрушительной волей. Она оставалась свято убежденной в том, что даже если на нее смотрят косо, при дворе ее недолюбливают, то уж народ-то ее обожает, не служат ли доказательством тому огромные толпы, которые собираются для приветствия в тех редких случаях, когда она с царем показывается на улице? В ответ на письмо своей бабушки, королевы Виктории, которая призывала ее быть уравновешеннее в своей монархической вере, она писала: «Россия не Англия. Здесь не нужно прикладывать усилия к тому, чтобы завоевать народную любовь. Русский народ чтит царей как богов, как источник всех благ и всех милостей. Что же касается санкт-петербургского общества, то этот контингент не достоин ничего, кроме полного пренебрежения. Мнение составляющих его людей не представляет никакой важности, равно как и россказни, которые составляют часть их натуры». В упрек этому «санкт-петербургскому обществу» закоренелая пуританка Александра ставила тщеславную пышность балов и празднеств и упадок нравов. Один только вид разведенной женщины вызывал в ней отвращение. |
