Грешным делом, искал Малах среди дружно мерцающего скопища ту, что ему была определена. Да ведь как пшена в мешке. Одни горят ясно, чинно, не вздрогнут, другие ж так и этак себя выказывают: и синим, и красным. О чем волнуются — Богу понятно, а человеку — нет!
Спал Малах недолго. Петухи разбудили. Орали, как на пожар. Заря и впрямь разгоралась на полнеба. Малах в щелку глядел. Цветок ему на глаза попался — петров кнут.
Этот всю красоту свою, всю синеву для солнца бережет, на ночь сворачивается. Глядел Малах, как медленно, недоверчиво разжимал петров кнут лепестки-ресницы, но солнце взошло, и все свои синющие глаза так и вытаращил.
— Живу, — сказал себе Малах, виновато улыбаясь в сторону сгоревших банек.
И так захотелось жить! Не лучше, не хуже — по-прежнему. Таскать, носить, пахать, косить…
— О господи! — Аж в груди всхлипнуло.
Хотел молитву прочитать — побоялся. Что, если… жизнью-то правит другой? Недаром ведь угодников Господь любит к себе призывать!.. Вдвойне страшно стало… От Господа Малах отступить не смел, а о даровании жизни просить не смел еще более того.
Прошло с полнедели.
И тут в огород заявились Настена и Емеля.
— Папаня! — басом гаркнул Емеля.
— Какой я тебе папаня? — откликнулся Малах.
Емеля и Настена бухнулись вдруг на колени.
— Прости! — взрычал Емеля, мотая лохматой, как у быка, головищей.
— Это что же? — спросил Малах, приоткрывая дверь баньки.
— Согрешили мы! — пискнула, и очень даже весело, Настена.
— Благословил бы ты нас! — сказал Емеля.
— Да я тебя, сукин сын! — заорал Малах, но тотчас и смолк.
— Это я виновата! — храбро пискнула Настена. — Помереть, греха не изведав, боялась.
— Сначала к попу ходят, а потом уж и грешат! — сказал Малах и чуть было не рассмеялся.
— Попы-то все… того, — помолчав, откликнулся Емеля.
— Ладно! — сказал Малах. — Благословлю вас! Встаньте.
Настена и Емеля поднялись.
«А парочка неплохая, — подумал Малах. — Да и работник неплох! Молодец Настена!»
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь! — сказал Малах. — Будьте, детки, счастливы. Об одном прошу: поберегитесь. Недельку-другую еще посидеть по избам надо… А теперь, Настена, слушай. Еда у меня кончилась. Принеси и поставь в огороде еды и горшок щей не забудь. Без щей кишка кишке песни поет. И еще поставьте глины, в катухе припасена, да лохань воды. В печи хоть щели замажу… А там как Бог даст. Ступайте, детки, с Богом! Коли мор минет, обвенчайтесь, чтоб честь по чести.
— Кланяйся! — шепнула Настена Емеле.
Тот согнулся, бубня, как в бочку:
— Благодарствуем, папаня!
— Папаня и есть, — согласился Малах и покрутил головой. — Вон как все у жизни. Потому-то и зовется не так и не этак, а зовется — жизнь.
2
К царевнам и к царице все еще приходили от царя письма с жалобами на дорожную великую непролазь, а сами-то дороги уже пообсохли, и Дворцовый полк бодро и весело шел к Смоленску.
Уже намечены были последние два стана и само место под городом, откуда Алексей Михайлович будет смотреть на подвиги своего войска. И тут — гонец. На реке Колодне Передовой полк Никиты Ивановича Одоевского сшибся с поляками: сеча идет жестокая, кому Бог победу даст — неведомо.
Государь по случаю теплой и приветливой погоды ехал в открытой карете — гонца слышали многие. |