И все вдруг обиделись! Весь Юрьевец. Всяк на протопопа пальцами тычет. Выйдет Аввакум на улицу — улица пуста, как от бешеного быка попрячутся.

Евфим стал урезонивать братца:

— Не серди ты их, родной! Сам вон черен стал, а они все такие же!

Аввакум вздыхал, маялся, но отвечал с твердостью:

— Каков я буду царю помощник, если на человеческую подлость глаза стану закрывать? Что я Богу на том свете отвечу? Нет, Евфим! Малодушия они во мне не сыщут. За мною Бог, царь и совесть моя.

Но сам крепко задумывался.

Можно ли устроить благолепное царствие, когда люди пребывают в душевной темнице? Когда миром одна, кажется, злоба и движет? Хоть сам за всех живи. Не умеют! Жить не умеют!

И возгорался протопоп к царю великой любовью. Царь собирался через боголюбивых слуг своих укротить царство неправды, повергнуть его в прах и построить на нем новое, не затененное даже негодным дыханием, — царство, чистой и пресветлой правды.

И горд был протопоп, что он тоже среди строителей, а потому искоренял всякую нечисть, сомнения не ведая.

Анастасия Марковна хоть и была задумчива, хоть и молилась за протопопа денно и нощно, но никогда его от задуманного не отговаривала.

Протопоп доброго желал людям. А то, что мало щадил их, так он и к себе жалости не знал.

Однажды протопоп Аввакум сидел в Патриаршем приказе, подсчитывая деньги, частью собранные, частью выбитые батогами. Денег набралось двадцать семь рублей тринадцать алтын и две деньги. То была четвертая часть недоимок, а уже заканчивалась седьмая неделя его послушничества в Юрьевце-Подольском.

Самая большая печаль протопопа была в том, что соборная церковь, ломившаяся от народа во дни первых его служб, опустела. Да и в других церквях народу убавилось. Протопоп приказал всюду службы служить в один голос, без пропусков. Попы и рады бы людям потрафить, но протопоп, как зверь рыкающий, за непослушание посохом лупит, старый ли поп, молодой ли. Лупит, приговаривая:

— Леность всякому неполезна, потому что она враг душе и друг дьяволу!

Призадумавшись сидел протопоп, но ведь и подумать как следует мешали! Под окном дурным голосом вопил мужик, получавший батоги за то, что зачал дитя под большой праздник.

— И-и-и-ись! — визжал мужик по-поросячьи.

Протопоп выскочил на улицу.

— Тебя режут?! — заорал на распластанного на земле.

— Так вить больно!

— Врешь! А ну, всыпьте ему как следует.

Пушкари огрели мужика с двух сторон сразу.

— И-и-и-ись! — заверещал тот на весь Юрьевец.

— Ах ты слизень ползучий! Немедля отправляйся за деньгами!

— Так вить последние деньги-то.

— Бог дал и еще даст.

— Смертушка моя! — застонал мужик, натягивая штаны. — Совсем уби-и-и-или!

— Да ты мужик или кто?

— Да вить никто не терпит.

— Врешь! — Аввакум через голову скинул рясу, подрясник и рубаху. — Гляди!

Лег наземь.

— Бейте!

Пушкари переглянулись в замешательстве.

— Вам говорят?

— Как скажешь! — Поплевали на руки, размахнулись, врезали протопопу с охоткою.

Тот только головой мотнул.

— Давай еще!

И еще врезали.

Аввакум снова потряс головой, поднялся. Пушкари захлопотали вокруг, отирая со спины кровь, подавая рубаху, подрясник и рясу.

— Ну? — спросил Аввакум мужика.

Тот замахал вдруг руками на него и кинулся как от нечистой силы.