— Одиссей! — прошептал он.

И притронулся к Одиссеевой руке. Она была холодная. Потрогал лоб. Он тоже был холодный — чужой, далекий холод! Пощупал сердце. Оно молчало.

68. Тогда Смейся-Плачь распрямился. Он стоял, со всех сторон объятый шумом и движением. Взглянул на небо. Ни одной звезды, темное, как морская пучина.

И чтобы перекричать шум пробудившегося, бушующего мира, шут во весь голос запел стихи:

А ветер все усиливался, ускоряя бег Одиссеева корабля и разгоняя грохочущую тьму.