Уже после войны я первый раз лечилась в госпитале. И от одной женщины, которая была врачом в партизанском отряде, которым командовал М.Т. Хлюстов, узнала, что в отряде было много маленьких детей из разных мест. И среди них был мальчик Илья Измайлов с ожогами спины, маму которого звали Елена, а отца – Алик, Алексей. Мальчика подобрали недалеко от дороги Тамбов – Моршанск, в лесу. Он был в отряде на подхвате, а потом его увезла с собой молодая семья – ваша семья, Саша и Света.

С тех пор я потеряла покой. Понимаете, я уже привыкла к мысли, что буду жить и доживать одна, и как-то даже успокоилась. Но с тех пор я только и думаю об одном – вдруг это наш Илюшка?!

Я ни на что не претендую. Прошло несколько лет, со мной у него может быть связан только ужас того страшного дня. Все эти годы, в самое трудное время, вы заботились о нем, и я верю, что вам он был, как родной сын. Я даже не прошу его увидеть. Но я умоляю вас узнать осторожно и написать – не мой ли это Илюшка?! Я заклинаю вас, только это, хотя бы это! Ведь и вас родили матери – поймите меня!

С уважением —

Е.С. Измайлова.

Илья, это добавлено Шуркой Копыловым который по просьбе твоей мамы и впорядке шефской пионерской помощи пишит это письмо. Илья, не будь свиньей и приезжай. Я тоже тагда был маленький и полгода сидел в лагере К-12 и не видел маму и отец у меня погиб. Когда сидел, то думал, что за маму все отдам. Какая бы небыла. Приезжай.

Ш. Копылов, 12 лет,

пионер отряда «Волчий след».

Мама! Я еду!

Илья.

Заставляя мир во мраке скрыться,

И в стекло зашторенной двери

Постучался поседевший рыцарь.

– Верлиок, приехали.

Сидевший лицом к окну в затормозившем неновом синем «БМВ» с красной надписью по борту: «АПОСТОЛИ НА БЛЪГАРИЯ» человек словно бы очнулся, хотя и не спал, а просто последние два часа смотрел не мигая на мелькавшие за окном осенние пейзажи.

– Что? – спросил он, поворачиваясь к водителю – молодому черноволосому мужчине в камуфлированной куртке и джинсах.

– Приехали, – повторил тот. Оба говорили по-болгарски. – Ты просил остановить тут.

– Да… просил, – сказал пассажир.

Он тоже был совсем молод, лет хорошо если семнадцати, но одет в свинцово-серый дорогой костюм, начищенные туфли, черные перчатки из тонкой кожи, серое кепи, а красивое, типично русское юношеское лицо уродовали два страшных шрама: один – слева под челюстью, другой – между левыми ухом и глазом. Сам левый глаз тоже был неприятен – привлекал внимание своей неподвижностью, и через несколько секунд становилось ясно, что это хорошо выполненный протез. Да и правый – живой – глаз был угрюмо-пристальным и холодным не по возрасту.

Оба вышли из машины.

Если честно, никто не обратил на них внимания. Конец сентября в Ставрополе – «осень» только по названию. Буйствовало лето, и только кое-где на деревьях горели медь и золото. Город отстраивался и шумел, и в этом победном теплом шуме вряд ли можно было заметить двух молодых людей – таких же, как десятки тысяч других, вернувшихся с войны, победивших и еще не очень верящих в это…

Водитель помог одноглазому вынуть из багажника большую сумку на ремне, которую тот без особых усилий повесил на плечо. Сказал:

– Может, давай довезу до места?

Одноглазый мотнул головой.

– Ну, тогда я подожду до вечера на выезде. Постою, посплю, я не выспался. Если что – подойдешь, и мы…

– Не надо, Ставен, – тихо сказал одноглазый.