Кальман шмыгнул носом, а на глазах у него выступили слезы. То ли он был хорошим артистом, то ли и впрямь искренне жалел погибшую женщину.

– Анжела быль хорошая работник, – сказал Кальман. – И отличный, очень отличный как женщин и друг. Когда я узналь о ее смерть, я так сильно расстроился, что опустил руки и не смог ничего готовить. Даже лангош. Это очень грустно, очень.

Беседа продолжалась еще пятнадцать минут.

Отпустив повара, Маша снова пробежала взглядом по протоколу осмотра тела домработницы. Удар ей нанесли со страшной силой, так что даже помялся подсвечник. Фактически грабитель снес ей всю левую половину черепа. Удар был нанесен сбоку и немного снизу, наотмашь, поэтому о росте убийцы судить было невозможно. Он мог быть высоким и жилистым, а мог – коренастым и широкоплечим.

В квартиру грабитель проник, открыв дверь ключом (если только она не была открыта заранее). Нельзя было исключать, что домработница впустила грабителя сама. Впрочем, среди ее родных и знакомых не было ни уголовников, ни асоциальных типов.

Грабитель оставил труп, но не оставил ни следов, ни отпечатков. Либо профессионал, либо хладнокровный тип, у которого хватило времени все за собой протереть и подчистить. И все же одну важную улику он упустил. Защищаясь, домработница успела вырвать у него клок волос. При этом под ногтями у нее не осталось ни одной частички его кожи. Прядь волос была перепачкана кровью жертвы.

Вся надежда теперь была на криминалистов.

Маша глянула на циферблат наручных часов – пора было отправляться на совещание к начальнику отдела, полковнику Жуку. Стас Данилов и Толя Волохов уехали еще полчаса назад, и Маше предстояло ехать одной.

* * *

Любимова забралась в салон служебной машины, заняв заднее сиденье. Во время поездок в служебке она не любила сидеть рядом с водителем.

Машина тронулась с места. По радио хрипловатый голос затянул:

Эх, наяривай, пой, Седой,

Чтоб слеза прошибала штык.

Я ж теперь на всю жизнь блатной.

Эх, амнистия… Пой, старик.

Любимова относилась к вездесущему шансону терпимо, но сейчас он ее раздражал. Она попросила водителя убавить звук радио.

– Не любите мужскую музыку? – насмешливо осведомился шофер.

– Не люблю плохую музыку, – ответила Маша.

Водитель удивленно посмотрел на нее в зеркальце заднего вида.

– Это Шуфутинский, – сказал водитель. – «Бубны, черви». Можно сказать, классика.

– Я воспитывалась на другой классике.

Маша поудобнее устроилась на сиденье и стала смотреть на проплывающие мимо огни большого города. Каждый раз, садясь на заднее сиденье машины и захлопывая за собой дверцу, Маша испытывала приятное чувство покоя, словно хлопок дверцы обрывал все нити, связывавшие ее с внешним миром, полным суеты и проблем.

Машина скользила по улице, и Любимова наслаждалась поездкой. В последнее время она не любила сидеть за рулем сама, предоставляя это право Глебу. Он отлично водил машину, и Маше было приятно чувствовать себя пассажиром. Сидя с ним рядом, она любила сбросить с ног туфельки и водрузить усталые ноги на приборную панель.

Совещание у Старика начиналось через полчаса. Надо, пожалуй, привести себя в порядок. Маша достала из сумочки зеркальце и посмотрела на свое отражение.

Без макияжа она выглядела не слишком-то эффектно. Черты лица правильные, но не слишком выразительные. Маша прекрасно знала, что в ее внешности не было ничего яркого, но это давно перестало ее тревожить. Маша еще лет в семнадцать поняла, что самая заурядная с виду девушка может выглядеть настоящей красавицей.

Это зависит не от взгляда человека, который смотрит на тебя, а от взгляда, которым ты одариваешь себя сама. Говоря проще: красота требует усилий.