Когда они перестали целоваться?

Сначала она стала отстраняться, кривить губы, если ты пытался поцеловать ее днем. Ведь дальше только вечер, остаток дня проходит (не заметишь, как проходит), и у тебя только вечер, чтобы вернуться к себе, побыть наедине с собой.

Она готовит, ты вытаскиваешь салфетки из ящика, смотришь ей в спину и задумываешься, ведь это она, вы создали все это, ты видел, как она рожала. Она подарила тебе маленького человечка, такого же маленького, каким был и ты. И из твоих глаз лились слезы, потому что теперь ты мог начать все сначала с другим тобой, чистым. И у тебя получится гораздо лучше. Потому что ты из другого поколения, более чуткого. В тебе течет хренова кровь твоих родителей. Но ты будешь другим. «Будь уверен, сынок, такое не повторишь». Так думает каждый парень, который становится отцом, хотя в тот момент эти мысли принадлежат только тебе.

Ты отчетливо помнишь тот вечер. Подходишь, чтобы поцеловать ее, хотя на ней домашняя майка и лицо не светится любовью. Не как в кино. Но вы уже не раз говорили друг другу: «Быт съедает нас, но стоит нам остаться наедине, чувство воскреснет». Потому что всегда можно влюбиться снова. Некоторые пары занимаются любовью до самой смерти. И ты убежден, что у вас тоже есть шанс. Подбираешь с полу книжку, одну из героических легенд, которые читает Космо, подскакиваешь к ней.

Но, может, она неловко повернула голову. Она напряжена. Она не любит готовить, но ей приходится заниматься этим каждый вечер. И ты видишь перед собой перекошенное лицо, как после инсульта.

Всего только на шаг вышагнули из молодости — и уже такие чужие? «Черт», — думаешь ты.

Тогда ты понимаешь: нужно получать удовольствие чуть раньше. До того, как тебя поимеют. А в этом мире тебя отымеют — и по полной, не сомневайся.

Потому что однажды и с тобой случится удар.

Гаэ много читал о второй жизни.

О людях, которые как бы заново рождаются после ужасных аварий и впервые замечают бабочку или другую какую-нибудь фигню.

Это было для телевизионного проекта. Понос, разведенный на шесть серий. Хотелось неведомого покоя. У него и в самом деле уже яйца опухли. Он и в самом деле ощущал у себя тяжесть внизу, напоминая бомжа, больного орхитом, которого он иногда встречает в парке. Тот подвязывает треники куском веревки и выставляет напоказ свое хозяйство. Эта патетическая болезнь дает о себе знать, чтобы взглянуть людям в глаза и потом плюнуть в них.

Сейчас он думает об орхите. О гипертрофированных яичках. О бомже. Одном из тех, кто снялся с якоря и теперь демонстрирует разбухший мешок. Боль, недоверие, насмешки.

Гаэ думает, как бы он вел себя, будь у него такие увесистые яйца.

Если бы мог, он собрал бы все мысли, все образы в книгу. Ему хотелось бы написать книжку, рассказать историю парня, который переходит дорогу, идет в парк и становится другим человеком.

Да, ему хотелось бы написать что-нибудь типа «В диких условиях», сокращенный вариант. Только вместо лесов Аляски деревья по дороге Салария. Со столбами и стеной дождя.

«Но к чему такой сильный дождь?»

Это последний вопрос, который он себе задал. Ему надоела грязь и все остальное. Куда, на хрен, подевалось солнце?

Он не верит во вторую жизнь. Хочет наслаждаться этой.

Ему нравятся фильмы об эвтаназии. О тех, кто заявляет: «Нет, я отказываюсь жить прикованным к постели и смотреть, как все вы тут благоденствуете».

Именно то, что он сказал Делии при расставании. Уже понятно было, что в доме находится смертельно больной.

«Дай мне спокойно подохнуть, выключи из розетки, медсестра».

Именно то, чем они занимаются и сегодня, сидя в этом ресторанчике со столиками на улице, с официантками в низко сидящих джинсах, с голыми животами.