— Не ори, уколю, — предупредила врачиха.

— Да пожалуйста! Я не боюсь! Все равно буду орать, — буркнул Коля и продолжил матерную тираду.

Машина встала на светофоре.

— Не боишься? — Врачиха нехорошо ухмыльнулась. — Давай-ка, Василек, аминазинчику ему двадцать миллиграмм, внутримышечно.

Фельдшер молча наполнил шприц, выпустил воздух, ловко повернул привязанного Колю чуть на бок, приспустил штаны, мазанул по коже ваткой со спиртом и быстрым движением всадил иглу.

Было больно, но не слишком. Сначала он вообще ничего не почувствовал. Однако довольно скоро у него закружилась голова, во рту пересохло, тело сковала какая-то противная потная слабость, а главное, свело ноги и руки, как будто он сразу все отсидел. И совершенно пропала охота орать.

«Нет, это не ерунда, — думал он, пытаясь преодолеть отвратительные ощущения, — теперь я понимаю, почему все боятся. Это в сто раз хуже, чем таблетки».

Таблетки можно потихоньку выплюнуть. Ядовитую гадость из тела не выдавишь. Она моментально всасывается и делает из тебя придурка. От укола тупеешь и слабеешь. А сколько их будет в больнице?

Надо стать тихим, шелковым. Пусть они думают, что он все понял. Пусть они забудут, как он дрался и вопил.

Коля закрыл глаза и притворился, будто спит. В приемном покое воняло марганцовкой. Кафельные стены делали голоса гулкими, а крик отдавался эхом.

— Не надо! Пустите меня! Я больше не буду! Домой хочу! А-а-а! — Худющая бритая наголо девочка лет десяти, совершенно голая, извивалась в руках двух теток в белых халатах и в марлевых повязках на лицах.

Тетки пытались натянуть на нее больничную проштампованную рубаху с рукавами до полу. Она брыкалась, норовила укусить, оттолкнуть локтями и кулаками. Но тетки были сильнее. Их двое, она одна. Они быстро и ловко справились с девочкой, натянули рубаху, рукава связали за спиной. Девочка уже не орала, а тихо, безнадежно всхлипывала.

— Я больше не буду, тетеньки, отпустите домой к маме. Меня мама ждет, волнуется. Отпустите.

— Ну что ты врешь, Колпакова, — устало вздохнула одна из теток, — какая мама? Ты же детдомовская.

В ответ девочка тихо завыла, как больной щенок. Тетки быстро увели ее.

«Ну и дура», — подумал Коля, проводив девочку равнодушным взглядом.

Он послушно дал себя раздеть, помыть в облупленной, коричневой от марганцовки ванне. Он даже помогал, приветливо улыбался пожилой няньке и думал о том, что мог бы с такой вот бабулькой справиться одной левой, если б захотел. Да что толку? Мигом набегут мощные тетки, дядьки-санитары.

Нянька натянула на него обычную рубаху с короткими рукавами.

— Вот хороший мальчик, тихонький, — приговаривала она, провожая его в палату.

Из десяти коек была свободна только одна, у окошка. Туда и положили Колю. Он не успел разглядеть своих соседей. Пришел врач, маленький, щупленький, в смешных круглых очечках, висевших на кончике длинного носа.

— Ну что, Коля Козлов, драться будем? — спросил он.

— Не будем, — Коля виновато потупился, — я был не прав. Я хочу попросить прощения у всех, кого обидел.

Врач взглянул на него с интересом. Действие укола еще не прошло, соображал Коля с трудом. Но чутье не подводило. Надо понравиться этому хлюпику. От него многое зависит. Коля сразу возненавидел хлюпика за это. Но опускал глаза и изображал раскаявшегося тихоню.

Он спокойно и разумно отвечал на вопросы, дал себя послушать, осмотреть. Врач снисходительно потрепал его по загривку и ушел. А потом пришла сестра со шприцем. Стиснув зубы, дрожа от ненависти, Коля дал себя уколоть.

— Ты думаешь, ты здесь самый умный? — спросил мальчишка с соседней койки.