Он медленно обнял Жюстину: он был уверен, что сейчас у нее вырвется крик, и быстро коснулся губами ее рта. Губы Жюстины открылись навстречу, и она всем телом прижалась к Николасу, обжигая его теплом груди, живота и бедер.

Она вся пылала, когда его губы ласкали ее длинную шею, скользя вдоль ключиц. Ее губы коснулись его уха, ее язык беспокойно кружил, как та последняя чайка над ночным пляжем, и она прошептала:

— Не здесь. Не здесь. Прошу тебя...

Николас отвел ее руки в стороны, и блузка упала на пол; его пальцы проведи по длинной глубокой впадине вдоль ее позвоночника. Жюстина вздрогнула и застонала, когда его язык коснулся ее подмышек, медленно перемещаясь к груди, к набухшим твердым соскам.

Длинные пальцы девушки расстегивали его джинсы, пока открытые губы Николаса скользили по ее груди.

— Прошу тебя, — шептала она. — Прошу тебя. — Жюстина сбросила с него джинсы, прижимаясь все сильнее.

Страх сжал Николаса в последний раз перед тем, как окончательно рассеяться. Они опускались все ниже и ниже, изгибаясь и дрожа от возбуждения, сбрасывая друг с друга остатки одежды. Жюстина стада стягивать с себя тонкие шелковые трусики, но Николас остановил ее, поднял и отнес на диван. Он склонился над ней, его открытые губы ласкали мягкую кожу на внутренних поверхностях ее бедер, медленно поднимаясь вверх, к покрытому шелком бугорку. Побелевшими пальцами Жюстина впилась в диванную подушку; его язык коснулся влажной ткани, и она снова застонала, непроизвольно выгибая спину.

Николас ласкал ее языком через тонкую шелковую преграду. Жюстина обхватила его голову руками; из ее широко открытого рта вырывались короткие непроизвольные крики. Тогда он оторвался от намокшего шелка и зарылся головой в ее плоть. Ее ногти царапали его плечи, ее длинные ноги рванулись вверх, и лодыжки сомкнулись у него на спине. Тело Жюстины сотрясалось мощными толчками, и Николас продолжал ласкать ее языком и губами, пока не услышал долгий крик; в последнем содрогании она изнеможенно притянула его к себе, яростно впившись в его рот губами. Больше всего на свете Жюстине теперь хотелось, чтобы он вошел в нее, чтобы продолжился этот мучительный жар, чтобы ему стадо так же хорошо, как было ей.

Обжигаясь о ее распаленное тело, Николас все глубже погружался в нее, чувствуя удары ее живота; они оба стонали от страсти. Жюстина обняла его, устало покачиваясь, так, чтобы ее твердые соски терлись о его грудь. Она лизала его шею, а Николас гладил все ее тело, чтобы увеличить ее наслаждение. Наконец, когда напряжение стало невыносимым, когда пот и слюна потекли по ее рукам и груди, ее мышцы несколько раз резко сократились; Жюстина услышала его глухой стон, слившийся с громким биением их сердец, и прошептала:

— Давай же, милый, скорее!..

Подобная аналогия не испортила доктору аппетит. Для Винсента, помощника патологоанатома, это было частью его жизни, причем довольно важной. Здесь, в подвальном помещении морга с обшитыми сталью дверями, снабженными аккуратными табличками, с дочиста отмытым серым кафельным полом, с огромными весами, на которых взвешивали трупы, — здесь он проводил большую часть своего времени. В этом не было для Винсента ничего отталкивающего: обескровленные тела на никелированных тележках, огромные Т-образные разрезы от плеча до плеча и вниз к животу, умиротворенные лица, словно у спящих тихим сном. На доктора это не производило никакого впечатления; в судебной медицине его привлекала волнующая тайна смерти, вернее, не самой смерти, а ее причин. Работа Винсента состояла в разгадывании тайн мертвых, и много раз это впоследствии помогало живым.

Винсент пил чай небольшими глотками и поглядывал в окно. Предрассветная мгла еще не рассеялась.