Проходящие мимо служащие в белых халатах с жалостью посматривали на нас. Нужно сказать, что мне, отыскивая внешние изъяны, они уделяли более долгие взгляды.

Должно быть, не находили, потому что в их глазах читалось недоумение. Сам я удивляться устал... Машина, решающая судьбу, ошибаться не могла. Ошибка исключена. За многие века работы она ни разу не допустила промаха, попытки усомниться в её решениях кончались крахом - в человеческих способностях она разбиралась превосходно. Значит, во мне скрыт не внешний, а внутренний порок такое тоже случалось, мне приходилось читать и слышать об этом."

Родители не знали, куда деться от горя. По мере того, как испытания продолжались и возможность получить высокий коэффициент исчезала, вид их становился все печальнее. Когда же стало ясно, что профессия моя будет хуже отцовской, они совсем потеряли голову. Дело не в деньгах, даже не в престиже, хотя в последние дни соседи со смешками в глазах посматривали на меня и перестали спрашивать о том, как проходят испытания. Дело заключалось в том, что папа и мама хотели для меня лучшей, чем их, участи.

Профессия из самых низких означала, что жить мне предстоит в комнате общежития, питаться бесплатными скудными обедами, работать по десять и больше часов в сутки, а получать гроши. Начиная с коэффициента "десять" профессии такие, что их с успехом мог выполнять любой не очень сложный автомат, людей же на них сохраняли из сострадания, из когда-то узаконенной благотворительности.

Отец не разговаривал со мной, словно бы я провинился, мама, которая вся светилась, когда испытания начинались, постарела, перестала обращать на себя внимание и целые дни проводила в нашей маленькой кухоньке - сидела печально за столом, подперев голову руками, время от времени принимаясь плакать.

События так навалились на меня, что происходившее воспринималось словно кошмарный сон - стоит только проснуться, открыть глаза, и все станет на свои места.

Каждый день приносил разочарования не только в Центре ориентации. Слухи о моих "успехах" распространялись с невероятной быстротой. Не получив высокого коэффициента, я попал в толпу середнячков, таких же, как и большинство. По мере того как мой вероятный балл опускался все ниже, я снова стал привлекать внимание - исключительностью... Знакомые ребята со двора и из школы уже не разговаривали со мной, а сторонились. Смеялись за спиной, показывая пальцами. Я кожей чувствовал, как впиваются в меня их ехидные реплики, как смотрят они вслед и в их взглядах нет сочувствия, только интерес к экзотике.

Меня перестали приглашать на вечеринки даже ребята из собственной группы. А ведь каждый, с кем я провел одиннадцать лет, кого считал если не друзьями, то хорошими знакомыми, - так много нас связывало, - получив профессиональный коэффициент, устраивал вечер.

Попробовал обижаться, но быстро рассудил: в начинающейся моей новой жизни детские обиды уже ничего не значат...

Больше всего думал о Помеле. Она жила двумя этажами выше, я - на тридцать четвертом, она - на тридцать шестом. Мы дружили полтора года, а перед испытанием впервые поцеловались. Никогда не забуду серебристого тополя в сквере, у которого-это произошло. Мы долго, почти всю ночь, целовались и разговаривали.

Она мечтала, что мой балл окажется самым высоким в школе. Ты умный, говорила она, - и добрый, тебе хочется подчиняться, от тебя исходит таинственная сила.

Мне приятно слушаться тебя", По её словам выходило, что я - скопище редчайших человеческих качеств. Машина наверняка должна их оценить, наградив меня если не элитарным, то по крайней мере баллом не ниже "ста".

Уже две недели я не мог застать Помелу дома, ее мама - всегда такая ласковая - хлопала перед моим носом дверью, бросив грубое: "Её нет'" Дня четыре назад я случайно встретился с Помелой в подъезде, мы столкнулись нос к носу. Я взял ее за руку, но она испуганно её отдернула.