Женщина посмотрела на часы, делая вид, будто принимает решение.

— Что ж, — согласилась она, — можем познакомиться. — И улыбнулась ему. Улыбаясь, она становится хорошенькой, заметил он. У нее были белые зубы и премилые морщинки вокруг темно-серых глаз. Она сложила журнал, взяла свою сумку, встала и прошла три шага, разделявшие их столики. Он тоже встал, отодвинул для нее стул, и она, поблагодарив его, села.

— Я пользуюсь любой возможностью говорить по-английски, — объяснила она. — Я прожила три года в Вашингтоне среди американцев и даже стала чувствовать к ним симпатию.

Разыгрывает гамбит, подумал Рудольф, но мысль эта не отразилась на его лице. Будь я швед или грек, она сказала бы, что привыкла к обществу шведов и греков. Интересно, чем она занималась эти три года в Вашингтоне? За плату развлекала чиновников и конгрессменов в номерах мотелей?

— Я тоже — к некоторым, — отозвался он.

Она чуть усмехнулась, как и подобает благовоспитанной даме. Нет, она определенно не похожа на расфранченных девиц, бродящих в поисках добычи по улицам Нью-Йорка. Он слышал, что в Америке тоже есть благовоспитанные шлюхи, которые берут сто долларов в час, а то и больше и которых можно вызвать только по телефону: не занятые в спектаклях актрисы, манекенщицы, элегантные домашние хозяйки, зарабатывающие себе на норковую шубу, — но ему никогда не доводилось видеть их воочию. По правде говоря, он ни разу не произнес, обращаясь к проститутке, больше трех слов: «Спасибо, не надо».

— А французы вам нравятся? — спрашивала женщина.

— Более или менее, — ответил он. — А вам?

— Некоторые, — снова усмехнулась она.

Появился официант. Лицо его ничего не выражало — такие переходы от столика к столику он видел и раньше.

— La meme chose? Un vin blanc? — спросил Рудольф у женщины.

— А! — сказала она. — Вы говорите по-французски?

— Un petit peu, — отозвался Рудольф. Он слегка захмелел и был настроен игриво. Сегодня вечер удовольствий, забав, красивых французских игрушек. Как бы ни развернулись события, дама убедится, что она имеет дело не с обычным американским туристом. — Je l'ai etudie a l'ecole. В средней школе. Как это сказать по-французски?

— College? Lycee?

— Lycee, — с удовольствием подтвердил он.

Официант переступил с ноги на ногу, деликатно намекая, что вовсе не обязан весь вечер стоять и слушать, как американец пытается вспомнить, чему его учили в школе на уроках французского, чтобы поразить подцепившую его дамочку.

— Monsieur? — сказал официант. — Encore un cognac?

— S'il vous plait, — с достоинством отозвался Рудольф.

После этого они заговорили сразу на двух языках и вместе хохотали над французскими фразами, которые Рудольф с трудом выкапывал в памяти, рассказывая о пышногрудой учительнице французского языка у них в школе, о том, как считал себя влюбленным в нее, как по-французски писал ей о своей страсти, как однажды нарисовал ее обнаженной и как она отобрала у него этот рисунок. Женщина слушала его с удовольствием, поправляла ошибки, хвалила, когда он произносил без запинки больше трех слов подряд. Если все французские шлюхи похожи на нее, подумал Рудольф, тогда понятно, почему проституция считается такой уважаемой профессией во французском обществе.

Затем женщина (он спросил, как ее зовут, оказалось — Жанна) посмотрела на часы и стала вдруг серьезной.