Подошел официант и спросил, что он желает заказать.

— Спасибо, ничего, — ответил Ингхэм и встал. Он вышел на террасу и под яркими лучами солнца дочитал письмо.

«…однако, я надеюсь, ты поймешь, почему я так расстроилась. Не думаю, что Джон говорил кому-нибудь еще о своих чувствах ко мне. По крайней мере, никому, кого я знаю. Я уверена, психиатр пришел бы к заключению, что для самоубийства у него имелись и другие причины (если честно, то даже не знаю какие) и что его внезапное проявление чувств ко мне (странное само по себе) лишь еще больше усугубило их. Джон говорил, что считает себя виноватым и не может работать с тобой из-за своих чувств ко мне. Я просила его написать тебе об этом. Я считала, что мне самой этого делать не следует…»

Остальная часть письма была посвящена ее брату Джои, сериалу, который она редактировала и который, по ее мнению, мог принести высокий рейтинг Си-би-эс. Она также писала о том, что упаковывала вещи Джона на его квартире и что при этом ей помогали двое его друзей, которых она раньше ни разу не видела. Она благодарила Ингхэма за тунисскую жилетку и уверяла, что в Нью-Йорке никто ничего подобного не видел.

«Почему она должна была заниматься вещами Джона? — удивился Ингхэм. — Ведь у Джона навалом друзей, куда более близких, чем Ина. «Я не давала ему повода, хотя, признаюсь, он мне нравился и я всегда относилась к нему с участием». Что бы это значило на самом деле?»

Ингхэм направился обратно к своему бунгало. Он шел медленно, глядя на песок перед ногами.

— Привет! Доброе утро! — окликнул его Адамс, тащивший свою дурацкую, как у Нептуна, острогу и ласты.

— Доброе утро, — заставил себя улыбнуться в ответ Ингхэм.

— Есть новости? — поинтересовался Адамс, бросая взгляд на письмо в его руке.

— Боюсь, не слишком свежие. — Ингхэм небрежно помахал письмом, не сбавляя шагу, и, не останавливаясь, прошел мимо.

И лишь после того, как он захлопнул дверь своего бунгало, он смог вдохнуть полной грудью. Это палящее солнце! Одиннадцать часов. Перед уходом Ингхэм опустил жалюзи, и теперь на минуту ему показалось, что в комнате совершенно темно. Он не стал поднимать их.

Покончил с собой в его квартире! Какое грязное паскудство, думал Ингхэм. Что за дешевый спектакль! Заранее зная, что его труп найдет Ина Паллант, поскольку ключи были у нее одной.

Тут Ингхэм обнаружил, что ходит кругами вокруг письменного стола, и плюхнулся на кровать. Постель была еще не заправлена. Мокта что-то задерживался. Подняв письмо над головой, Ингхэм попытался перечитать его, но не смог дойти до конца. Ему стало казаться, что Ина поощряла Джона. Ведь если это не так, то зачем писать об этом, зачем оправдываться, будто она этого не делала? «Относилась с симпатией». Да любая девушка на ее месте заявила бы: «Это тебе не мыльная опера, приятель, так что плюнь и забудь». Меньше всего она походила на женщину, которую можно разжалобить. Неужели он ей и вправду нравился? За последние пятнадцать минут Джон стал казаться Ингхэму отвратительным слабаком. Он попытался, но так и не смог представить, что в нем могло привлечь Ину. Наивность? Глупый юношеский энтузиазм и самоуверенность? Однако какая уж тут самоуверенность, если парень покончил с собой.

И что теперь делать дальше? Нет причины ждать следующего письма. Как нет причины и дальше задерживаться в Тунисе.

«Странно, — подумал Ингхэм, — Ина ни разу не упомянула в письме, что любит его. Даже не заикнулась об этом. «Но я сказала ему, что люблю тебя». Не слишком сильно сказано». Ингхэм чувствовал, что обижен на Ину; это было неприятное чувство, совершенно новое для него по отношению к Ине. Надо бы ответить на ее письмо, но только не сейчас.