В понедельник, подумал он, у него будет достаточно времени, чтобы достойно распрощаться с отелем, найти стол и стул и, возможно, написать следующие десять страниц романа.

Странно, но прошлой ночью, сразу же после неприятной беседы с Адамсом, он придумал название для своей книги — «Содрогание от подлога». Это название казалось ему лучше двух предыдущих. Перед отъездом из Америки он где-то читал, что у мошенников, подделывающих подпись, обычно слегка дрожат руки в начале и в конце их фальшивой подписи, иногда настолько слабо, что неровность линии можно разглядеть лишь под микроскопом. Это красноречиво предвещало неминуемый крах Деннисона, падение его двуличной натуры, по мере того как это падение становилось неизбежным. Это должно было быть полное, хотя и не осознанное им самим разрушение, похожее на обвал горной лавины, долгое время незаметное для окружающих, поскольку Деннисон не испытывал каких-либо угрызений совести и не предчувствовал опасности.

Ингхэм пошел к администратору отеля и попросил подготовить ему счет на воскресенье. Затем, вернувшись к себе в бунгало, ответил в довольно веселом духе на письмо Рэгги Малдавена. Он написал, что не знал, что в этом деле замешана Ина и что она выказала по меньшей мере странное нежелание писать ему. Он также сообщил, что начал новый роман. И разумеется, выразил глубокое сожаление по поводу самоубийства Кастлвуда. Затем Ингхэм принялся за работу и с трех до шести сделал восемь страниц, после чего пошел искупаться. Он ощущал себя непонятно счастливым. Прежде всего, приятно иметь достаточно денег, чтобы быть в состоянии посылать каждый месяц чек за довольно дорогие апартаменты в Нью-Йорке, жить в комфортабельном отеле здесь и не заботиться о стоимости всего этого. Но деньги — еще не все, как сказал бы (а сказал бы?) Адамс, хотя Ингхэм знал не понаслышке то отчаянное состояние, когда их катастрофически не хватает.

Он встретился с Иенсеном около восьми в «Кафе де ла Плаж», где они пропустили по стаканчику перед тем, как пойти к Мелику. Иенсен сообщил ему, что соседи обещали найти стол к завтрашнему утру. Со стулом дело обстояло гораздо сложнее, но они могли поискать его на базаре, купить или одолжить у Мелика. У Иенсена был всего лишь один.

— Давай не будем садиться рядом с англичанами, — сказал Ингхэм, когда они поднимались по ступеням на террасу Мелика. — Мне надо кое-что рассказать тебе.

Они уселись за столик рядом с двумя арабами, полностью поглощенными беседой друг с другом.

— Как тебе это нравится? Адамс буквально вцепился в меня зубами вчера ночью. Он сказал, что пара, живущая в соседнем бунгало за мной, слышала крик, а также грохот падения и стук дверью. Закрывшейся изнутри дверью. Представляешь, НОЖ не поленился допросить соседей. Будто он не кто иной, как сам комиссар Мегрэ.

Иенсен улыбнулся:

— Как ты его называешь?

— НОЖ. Наш Образ Жизни. Американский образ. Он всегда его проповедует, разве ты не заметил? Бог, Доброта и Демократия! Они спасут мир.

Кускус на этот раз был гораздо лучше обычного, с большим количеством мяса.

— Я отрицал все, за исключением того, что тоже слышал крик, — продолжал Ингхэм. — Я отрицал, что открывал свою дверь. — Иенсен, воспринявший смерть Абдуллы с такой легкостью, словно дело касалось раздавленной блохи, располагал Ингхэма к откровенному разговору.

Иенсен улыбнулся и тряхнул головой, как бы удивляясь, как можно тратить столько времени на подобные пустяки.

Ингхэм попытался заинтересовать Иенсена:

— Адамс начал расследование в духе Порфирия Петровича или знаменитых английских сыщиков. «Я догадываюсь, что вы сказали мне не всю правду, Говард. Вам станет легче, если вы это сделаете».

— А как, ты сказал, ведут себя те французы, которые живут за тобой?

— Они уехали.