Может быть, следовало прямо заявить об этом желании? Что ответил бы мне тот же золотозвенник? Промолчал бы? Отмахнулся? Позвал за собой?

Вот последнее — вряд ли. Я нужен ему здесь. Как запас, задвинутый в дальний угол хранилища, сберегаемый для крайней нужды. Он ведь дал понять, что все мои достоинства умещаются в одной щепоти. Да, воевать будут другие, а мне, по всей видимости, придется ждать окончания сражений и бродить потом по полю боя, добивая раненых врагов и собирая мертвые тела друзей…

Из болота раздумий меня вытащил щелчок пальцев. Прямо около уха. Звонкий. Почти оглушающий.

— Ты что, заснул? По ночам надо такие дела делать.

— О чем мы говорили?

Я прекрасно помнил последнюю фразу прерванной беседы, но втайне надеялся, что долгая пауза поможет сменить тему. Надеялся зря: собеседник остался непреклонен.

— Катрала получила от Дарохранителя право назначать собственных управителей, — повторил рыжий и снова замолчал, внимательно глядя на меня.

Ну и что именно я должен сообразить? Собственное управление. Наместничество, если говорить точнее. Берется отдаленный от столицы и по каким-то другим причинам малоугодный властям кусок земли и отдается на откуп человеку, способному с ним справиться. Как правило, достаточно богатому либо обладающему иными способностями для установления влияния над другими людьми. Получается что-то вроде того же Перевального форта, комендант которого для беженцев — и Бож, и Боженка, и отец родной. Правда, действует он уже не по исходным обязательным в других местах дарственным законам, а по своим…

Кажется, понял, куда клонит Натти.

— Там Цепи не имеют здешних возможностей?

— Там их вовсе нет.

— Возможностей?

— Цепей, — коротко ответил рыжий.

Неприятные обстоятельства, не спорю. Но есть великое множество других способов добиваться цели.

— Это что-то меняет?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что «багряным» нужно добраться до беглянки, а заодно и до тех, кто ей помогает.

— Верно.

— И я думаю, что Звеньям не возбраняется на время переставать быть Звеньями.

Натти улыбнулся, цыкнув зубом:

— Не возбраняется. Только есть еще кое-что.

— Здесь или там?

Ответ последовал не мгновенно. Мне даже показалось, что рыжему трудно подбирать для него слова, и это было тем более странно, потому что услышанное мною через несколько минут прозвучало вполне безобидно:

— В Катрале нет Цепей и Звеньев, зато есть бальгерия. С местного наречия это можно перевести как «божьи слуги».

— Тамошние жители настолько верующие?

Натти почему-то сжал пальцы правой руки в кулак, дождался, пока костяшки побелеют, и только потом сказал:

— Истово верующие.

Я все еще не мог уловить причину его тревоги, теперь уже вполне очевидной.

Люди верят в Божа и Боженку? Ну и пусть. Что в этом плохого? Не знаю, как в Блаженном Доле, а в столице тоже многие верят. И с детства ходят в общественные кумирни. Меня такое счастье миновало, потому что отца куда больше волновали дарственные дела; а мать предпочитала заниматься домом, а не душой. Только по большим празднествам мне и моим сверстникам из соседних домовладений удавалось услышать сказки из уст прибоженных. А когда моя жизнь переместилась в казармы Сопроводительного крыла, вера сама собой исчезла. Растворилась в прошлом.

— Ты так говоришь, будто верить — преступление.

— Верить — нет. Но вера часто побуждает к определенным деяниям. — Он словно прислушался к чему-то далекому, а потом, напевно растягивая слова, произнес: — И когда с ночного неба упадут звезды, яркие, как осколки неба дневного, явятся в мир звери, пожирающие людей.