Я был странно растерян и не знал, с чего начать день. Вполне возможно, что это последний день моей жизни на свободе, но от этого он не становился проще. Я всё ещё ничтожно мало знал о здании Нобелевского фонда. Другими словами, сегодня вечером мне придётся импровизировать. Вероятность срыва была при этом настолько велика, что дух захватывало.

С другой стороны, что толку беспокоиться об этом? Другого-то выхода не было. Разве что ещё раз взглянуть на здание при свете дня.

Я позвонил Гансу-Улофу и спросил, не было ли известий от Кристины. Не было. От похитителей тоже нет. Голос у него был обречённый и подавленный.

– Этот парень меня беспокоит, – сказал я в ответ на вопросительный взгляд Биргитты, убирая телефон.

– Ты несправедлив к нему, – сказала она. – Ганс-Улоф Андерсон – человек с живым воображением. И совершенно естественно, что страхи у него преувеличены по сравнению с нормальными людьми.

– Ну, тогда я рад, что я такой чурбан, – ответил я. – А то бы я не выдержал.

– Нашёл чему радоваться, – с сарказмом бросила она. Наша утренняя гармония, видимо, уже дала трещину. В следующий момент она вскочила, взглянув на кухонные часы.

– Ах, я же хотела… В одиннадцать! Точно… – И она выбежала. Тут же я услышал, как в гостиной включился телевизор.

Я последовал за ней. Она стояла посреди комнаты, держа в одной руке журнал с телевизионной программой, а в другой пульт, и тут на экране возникло лицо Софии Эрнандес Круз.

– Это передача для женщин, – объяснила Биргитта. – Берут у неё интервью.

– А, – сказал я.

Интервью проходило на потрясающе банальном уровне, наверное, соответствующем уровню передачи для женщин. Мы узнали, что София Эрнандес Круз живёт в квартире с видом на Рейн, что порядок там поддерживает домработница, что за растениями на своём балконе она ухаживает сама, а вечерами любит сидеть у камина с бокалом красного испанского вина и книгой. И какие же книги она любит читать, безжалостно спросила интервьюерша. Детективы. Я рассеянно размышлял, рассказать ли об этом Гансу-Улофу или не надо. Неужто все медики так любят детективы? И если да, то почему?

Если незатейливость вопросов и смущала нобелевского лауреата, она не подавала виду. И даже казалось, что она находит этот разговор приятным. Я разглядел её получше. Она была элегантна, одета во что-то чёрно-синее, хорошо причёсана и сдержанно подкрашена. Что она уже давно немолода, было заметнее, чем в том старом интервью, которое я видел на кухне пансиона.

Биргитта смотрела и слушала как зачарованная, забыв обо всем на свете. Казалось, она хочет пробуравить взглядом экран. Вздохнув, я опустился на диван. Не могло же это продлиться долго.

На вопросе, что особенно интересовало её в исследовании секса, расплылась в улыбке.

– Да ничего не интересовало.

– Ничего? – удивилась интервьюерша. У неё была причёска, которая за пределами студии была бы смешна, и искусственная деланая улыбка. – Но ведь несколько лет назад вам пришлось оставить кафедру в Испании, и всё из-за исследовательской работы о сексуальных реакциях, которая, на взгляд общественности, слишком далеко зашла. Это как раз одна из тех работ, за которые вы получите в среду Нобелевскую премию.

– Да, – кивнула профессорша. – Но моей целью было исследование взаимодействий гормональной и нервной систем. Сексуальное возбуждение я использовала только потому, что мне требовалась как можно более сильная гормональная реакция, – она неторопливо сцепила пальцы.