– Ты ел и пил у нас и вместе с нами смотрел фотографии нашей свадьбы и всё время переспрашивал, как мы познакомились. По тебе было видно, как ты недоволен этим. Думаешь, я не знаю, сколько раз ты спрашивал у Инги, что она во мне нашла? Ты просто донимал её этим в моё отсутствие. Она мне рассказывала.

Я опустил руку с пистолетом. Неужели это, правда, тогда было видно по мне? Хороший он, однако, наблюдатель. Он уже тогда казался мне стариком. Я и по сей день не понимаю, как моя сестра, которая была настоящей красавицей, могла найти себе такого, как Ганс-Улоф.

– Сказать тебе, что она во мне нашла? Она знала, что я ей верен. Она знала, что я никогда бы даже не посмотрел на другую женщину. Она знала, что стопроцентно может положиться на меня. Она искала это, и я мог ей это дать. Пусть даже больше ничего. Я знаю, что я не тот мужчина, по которому женщины сходят с ума; я знал это и до твоего появления. Инга верила мне. Она ни секунды не поколебалась показать мне то подмётное письмо. Она не поверила в нём ни единому слову. Почерк, выбор слов, бумага, на которой оно было написано, – всё выдавало в письме старую женщину, и мы сообща ломали голову, кто бы это мог быть. Кто и почему пытался распустить обо мне такие слухи.

Но Инга тем не менее тогда позвонила мне и рассказала об этом письме. Я ей тогда сказал, чтобы она не волновалась; либо это какая-то путаница, либо просто сумасшедшая старуха. Что, дескать, не так Ганс-Улоф и хорош собой, чтобы то, что утверждалось в письме, было правдой. За что Инга назвала меня тогда ревнивым идиотом.

– Потом эти звонки. Сначала женщина, которая спросила меня. Незнакомая, судя по голосу, очень юная женщина. Через день, в то же время звонок и – молчание на другом конце провода. На следующий день снова. Звонят, и слышно только, как кто-то дышит и без слов кладёт трубку. Это повторилось трижды.

На сей раз Инга уже не позвонила мне. Зато я ей позвонил, чтобы спросить, как вывести пятна смолы с брюк, вот тут-то она и упомянула про эти подозрительные звонки. И поведала мне, что у них с Гансом-Улофом больше не было секса с тех пор, как она забеременела, потому что она боится опять потерять ребёнка.

– Как ты думаешь, не слишком ли это трудно для него, не ищет ли он этого… на стороне?

– Ну что ты. Не так уж для него важен секс, – сказал я тогда, – ведь обходился же он без него тридцать семь лет до того, как встретил тебя.

– Не знаю, – сказала Инга. – А вдруг он теперь навёрстывает.

Я задумчиво помолчал. Достаточно долго, чтобы то, что я сказал потом, показалось ей простым утешением.

Ганс-Улоф зарылся лицом в ладони, запустил пальцы в свои редкие волосы.

– И потом катастрофа. Я прихожу домой, даже не подозревая, что Инга уже дома, что она выписалась из клиники на день раньше, чем планировалось. – Он тяжело дышал, подавленный этими нежелательными воспоминаниями. – Как она тогда стояла, как смотрела на меня. Так она на меня ещё никогда не смотрела. Как она протянула мне этот… предмет, поднесла к лицу трусики, которые она нашла в нашей супружеской постели. Чёрные, кружевные, смятые и даже влажные… и пахнущие кем-то чужим.

Я ничего не сказал. Я помнил. В тот вечер Инга и вернулась ко мне. В нашу старую квартиру в Сёдертелье. В наш дом.

– Я вообще не мог понять, что происходит, – выдохнул Ганс-Улоф. – Почему Инга собрала чемодан. Только когда такси уехало, до меня дошло, о чём она подумала.

Она рыдала тогда на нашем старом диване.