– Сейчас я занят. – Его стандартная отговорка. Со студентами она срабатывала всегда. – Согласуйте время встречи с моей секретаршей.

– Мне нужно всего несколько минут, – настаивал мужчина с широко расставленными глазами. – И это не терпит отлагательств.

Ганс-Улоф Андерсон возмущённо фыркнул:

– Что ж теперь… Не могу же я бросить свои дела только потому, что вы подошли и утверждаете… – Он осёкся. Что-то подсказало ему, что этот человек не уйдёт, что бы он ему ни говорил. – Кто вы вообще? – спросил он.

– Моё имя Джон Йохансон. – Впоследствии Ганс-Улоф скажет, что уже в том, как незнакомец произнёс это расхожее имя, прозвучало презрительное безразличие, так, словно он хотел сказать: Если вы настаиваете, я вам что-нибудь совру, так и быть.

– И чего вы хотите?

– Всего несколько минут. Это займёт у вас не больше времени, чем мы уже бессмысленно потратили здесь.

– Кто вас послал ко мне? Профессор Нордин?

Рыбьи глаза мужчины рассматривали его странно отрешённым взглядом. Как будто это были искусно расписанные стальные шары.

– Давайте просто зайдём в ваш кабинет, профессор Андерсон, – сказал он с определённостью, которой Гансу-Улофу больше нечего было противопоставить.

И он, смирившись, повернулся к двери, провёл свою карточку через щель считывателя, набрал цифры кода и, когда замок щёлкнул, открыл дверь. Он злился на самого себя, шагая через фойе и поднимаясь по лестнице, а мужчина со своим чемоданчиком следовал за ним – молча и с большим достоинством.

Ни слова не говоря, они поднялись наверх, никого не встретив по дороге. Ганс-Улоф открыл дверь своего кабинета и лишь после этого сообразил, что надо было сказать, будто забыл ключ в машине; он готов был отхлестать себя по щекам, что не додумался до этого раньше.

Но теперь было уже поздно. Молча кивнув на свободный стул, Ганс-Улоф обошёл свой письменный стол, взял с полки первые попавшиеся документы и звучно шлёпнул ими о стол, чтобы посетителю стало ясно: его ждёт работа, важная работа, и её очень много. Он глянул в окно – в сторону здания Нобелевского института клеточной физиологии, но Боссе в его кабинете не было.

Когда он снова повернулся, мужчина уже раскрыл свой чемоданчик и положил его на стол. В нём было что-то красновато-коричневое и сине-белое, и Гансу-Улофу пришлось сперва проморгаться и поправить очки, прежде чем он понял, что это купюры в пятьсот крон, пачками.

– Здесь три миллиона, – сказал мужчина.

Ганс-Улоф в первое мгновение онемел. Так вот в чём дело. Незнакомец – журналист и пытается таким образом получить информацию. Видимо, хочет знать, что теперь будет с голосованием. Кто займёт место умерших. Никто. Но этого ему Ганс-Улоф не расскажет. Разумеется, Каролинский институт должен был бы поставить на вакантные места новых людей. И состоялись бы новые выборы в Нобелевское собрание. Но этот процесс требует нескольких недель.

Или мужчина хотел узнать что-то совсем другое? Может быть, кто в этом году может получить Нобелевскую премию по медицине? Конечно, это было бы чудовищно. Чудовищно и то, что кто-то видит в нём человека, готового пойти на разглашение таких сведений.

К нему вернулся дар речи.

– Это бессмысленно, – сказал он и отрицательно помотал головой, чтобы подчеркнуть, насколько бессмысленно.

– Я всего лишь порученец, – сказал мужчина. Он протянул руку, тронул чемоданчик и чуть-чуть подвинул его к Гансу-Улофу Андерсону. – Люди, пославшие меня, поручили мне предложить вам эту сумму – три миллиона шведских крон наличными, – если вы проголосуете на предстоящем присуждении Нобелевской премии по медицине за госпожу профессора Софию Эрнандес Круз.