— Превосходство он чувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме этих дурацких фотографий.

Дверь как-то неохотно, со скрипом, будто через силу приоткрылась, и конвойный ввел маленького человечка с брюшком, с живым, острым взглядом, в помятой одежде, небритого. Во всем его облике были настороженность и готовность шутить, говорить много, долго и запутанно.

«Игрунчик»,— решил про себя Демин.

— О кого я вижу! — радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину.— Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! — И тут он увидел сидевшего в углу Демина.

— Здравствуйте, Татулин,— холодно сказал Кувакин.

— Добрый день, Николай Васильевич,— подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина.— Я вижу, вы сегодня не один?

— У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич,— сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.

— Я — весь внимание. Я готов. Прошу.

— Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?

— Валюта?! — несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что, казалось, вот-вот нырнут за уши.— Ах, валюта,— он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным.— Вы опять о том же, Николай Васильевич… Далась вам эта валюта, господи…' Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?

— С удовольствием. Но вначале — дело.

— На чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Татулин.— Если мне не изменяет память…— Он задумался, приложив несвежий указательный пальчик к небритой щеке,— если мне не изменяет память…

— На Селивановой,— подсказал Кувакин.— Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили…

— Я так сказал?! — ужаснулся Татулин.— И вы поверили? Боже, Николай Васильевич,— укоризненно покачал головой Татулин.— Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг — валюта! Я вас не узнаю, ей-богу… Нельзя же так, тем более при вашей должности!

— Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду,— сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин остро взглянул на Кувакина, на Демина, но видимо, не заметил ничего подозрительного и снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.

— Как я мог сказать вам о Селивановой — ума не приложу.— Татулин хлопнул себя маленькой ладошкой по морщинистому лбу и огорченно поцокал языком.— Старею, что ли…

— Итак? — сказал Кувакин.

— Простите, не понял?

— Я опять о валюте, Григорий Сергеевич… Не обессудьте— такая работа. Заставляет быть настырным.

— А вы знаете,— оживился Татулин,— не только ваша, всякая работа заставляет человека быть настырным, если уж вы употребили это слово,— Татулин быстро взглянул на Демина, как бы извиняясь.— Всякая работа заставляет человека быть, я бы сказал, настойчивее, целеустремленнее…

Бедный Коля, подумал Демин. Он уже неделю бьется с этим прохвостом. Представляю, что он наговорил ему во время допросов. Мы сидим здесь уже минут пятнадцать, а в протокол заносить нечего.