|
У нее имелось трое детей: старшая дочь, Всеотрада, жила замужем где-то на Упе, младшая пока оставалась в Маренином святилище при матери. Сыном Чернавы был и княжич Ярогнев, будущий повелитель оковских вятичей. Когда-то, должно быть, красивая, она теперь поражала строгой сдержанностью умного лица, величавой осанкой и огромной внутренней силой, которая исходила от нее и разливалась вокруг, сопровождая ее, как волны расходятся вслед за идущей лодкой. Сразу делалось ясно, почему она сохранила положение княгини и верховной волхвы, даже овдовев; и напряжение Семиславы при виде нее становилось понятным. Старая волхва оставалась сильной соперницей для молодой женщины, жаждущей власти и поклонения, и этот противник был пока не по зубам Семиславе. «Не по клюву!» – с мстительной радостью подумала Лютава.
– Здравствуй, княгиня-матушка, здравствуй! – говорил князь Святко, в это время появившийся у ворот. – И ты пришла, ну, начинать будем! Все собрались вроде. – Здравствуй, князь! – Княгиня кивнула. – Прости, что задержалась, да умер воевода Божегость. Призвала его Марена-мать, пришла пора в путь провожать. – Умер-таки? – Князь Святко с сожалением покачал головой. – Да примут его с честью боги и предки наши! Хороший человек был и воевода отважный. – Это лебедянский воевода, – шепотом пояснила Семислава девушкам. – Его уже раненого привезли, лечили, да рана воспалилась. В этом известии, как в высоких валах Воротынца, отражалась близость войны. Многие из кметей, что собрались возле городских ворот, вместо обычных коротких башмаков или поршней были обуты в высокие хазарские сапоги из некрашеной рыжей кожи, и в этом тоже отражалась война. У своих главных противников славяне понемногу обучались искусству конного боя, перенимали нужное для этого оружие и снаряжение. По толпе пролетел негромкий гул, вздохи. Люди бормотали напутствия погибшему, и лицо княгини Чернавы внушало почтительный трепет, словно перед ними воочию встала сама Мать Мертвых. Князь Святко пересказывал людям новости, известные ему от Доброслава, вятичи слушали в молчании. Не оправдались их надежды получить помощь днепровских кривичей, и они оказывались лицом к лицу с хазарами, уже разбившими воронежских поборичей и донских лебедян. Имелась слабая надежда, что киевский князь Ярослав ударит на хазар с юго-запада, но пока от него не приходило вестей, и вятичам, чтобы отстоять свою землю от разорения, приходилось рассчитывать только на себя. – Так расскажи, княже, что там с угрянами? – крикнул один из мужчин. Судя по его золотой гривне и уверенному виду, это был кто-то из знатных бояр. При этом он бросил взгляд на Лютаву и Молинку, видимо зная, кто это и как с ними связан его вопрос. – Это воевода Рудояр, стрый князев, – шепнула Лютаве Семислава. – Он и войско поведет. Лютава окинула быстрым пристальным взглядом человека, обладавшего в племени вятичей верховной властью на время войны. Рудояр, носивший одно из старинных родовых имен оковского княжеского рода, был уже не молод, но еще силен; все его кости и мышцы, казалось, за десятки лет закалились и приобрели крепость дуба. Суровая жизнь наложила заметный отпечаток на его лицо: от внутреннего угла глаза и от углов рта расходились глубокие морщины, такие же борозды виднелись на лбу, полузавешенном светло-русыми, редеющими, с проблеском седины волосами. Брови были неравномерно изломаны старыми шрамами. – Сын мой у них гостил, – Святко посмотрел на Доброслава, – пусть он и расскажет. Говори, сыне, – позволил он. Доброслав шагнул вперед. – Неласково меня князь Вершина угрянский встретил, – начал он. – Не понравилась ему воля, что боги ему прямо в руки вложили. |
