– От греха подальше, – сказала осторожная бабушка Любовь Абрамовна. – А так он будет Анатолий Сергеевич Самошников – русский. Пусть потом кто-нибудь попробует придраться.

– Ну, это вы напрасно, мама… – смутился отец новорожденного Серега Самошников, старший техник одного водопроводного учреждения. – Мне, честное слово, даже как-то неловко…

– Что тебе неловко, что?! Я тебя спрашиваю, мудак! – рявкнул дедушка Лифшиц.

Из Натана Моисеевича уже тридцать лет все никак не мог выветриться фронтовой дух командира взвода полковой разведки.

– Что тебе неловко, скажи мне на милость, святой шлемазл?! – повторил Натан Моисеевич. – То, что в стране государственный антисемитизм, или то, что мы с бабушкой пытаемся твоего же ребенка избавить от этой каиновой печати?! Что? Ты много видел русских по имени Натан?

– Да не преувеличивайте вы, папа… – отмахнулся Серега. – Фирка, ну скажи ты им!

– Они правы, Серый, – тихо сказала Фирочка и стала кормить грудью сонного Натана-Толика.

Седьмой год вся семья жила на улице Бутлерова в блочной пятиэтажке. Дом на Ракова, в центре, стали перестраивать, и Лифшицев уже вместе с Самошниковыми переселили в трехкомнатную квартиру-«распашонку» вдали от шума городского.

Там, в отдаленном районе, пятиклассник Лешка Самошников проявил феноменальные актерские способности и на всех школьных вечерах, даже на тех, которые «Только для старшеклассников!», гневно читал:

Или, широко расставив ноги и яростно жестикулируя, торжествующе гремел со сцены актового зала:

В семейном диспуте на тему «Есть ли антисемитизм в нашей стране?» Лешка участия не принимал – учил монолог Чацкого.

Чем и высвободил из плена приличий всю дедушкину окопную лексику.

Сейчас Лешка сидел в «совмещенном санузле», и из-за тонкой картонной двери слышно было, с какой печалью и грустью он бесчисленное количество раз повторял:

– «Был расточитель нежных слов», тетеря!!! – не выдержал дедушка Лифшиц.

– Сам знаю! – огрызнулся Лешка из-за двери. – «Был расточитель нежных слов»…

Последние две строки Лешка буквально прокричал из-за двери. Но не грибоедовской Софье, а конкретным маме и папе, а также бабушке и дедушке!

Так ему тошнехонько было от появления Натана-Толика в его, Лешкиной, семье. Ему даже смотреть не хотелось в сторону своего новоявленного братца. Приперся, видите ли, орет без умолку, рожа красная, лысый, повсюду пеленки обсиканные, и, главное, все теперь вокруг него крутятся, будто с ума посходили!…

«Вот сейчас повешусь, тогда узнаете…» – подумал Лешка.

И жалко ему стало себя, ну прямо до слез.

Он брезгливо сдвинул висящие пеленки в сторону и сел на край ванны. И представил себе свои похороны.

Увидел скорбные лица мамы и папы, безутешное горе бабушки и дедушки, увидел свой рыдающий пятый «А»…

…и сам заплакал по-настоящему, отчетливо вспоминая, как в прошлом году хоронили младшую сестру дедушки тетю Нюру.

Про которую бабушка всегда говорила, что «Нюра – такая блядь, что пробы ставить некуда!…»

…Тут экран моего «просмотрового зальчика» вроде бы разделился на две половинки, и я увидел, как…

…одновременно с появлением Толика-Натанчика в семье Самошниковых – Лифшицев…

…не на Земле, не в клинике, не в каком-либо реальном месте и стране, а где-то в Необъяснимом, Непредставляемом, сокрытом от Человечества Мире невероятным образом сам по себе возник еще один Маленький.