Поэтому без лишних слов передал трубку остолбеневшей от неизвестности Таисии и прямиком направился к выходу.

Глава 5

За ней пришли, когда она уже устала умирать. Каждый час, каждая минута минувшей ночи стали для нее маленькой отвратительной постыдной смертью от липкого ужаса и липких мокриц, облепивших ее волосы, тело, одежду. В полнейшей темноте, в ледяном смраде Соня провела двенадцать, нет, наверное, много больше часов, ведь они растянулись у нее в бесконечность, и их было так много, что вряд ли они могли равняться половине суток. Всю ночь она слышала грохот шагов за тяжелой металлической дверью, до нее доносились отзвуки чьих-то разговоров и даже смех. Потом было еще отвратительное по смыслу шуршание в углах камеры, куда направил ее подумать кареглазый пересмешник по имени Олег Сергеевич.

Ох, как она его ненавидела! Как ненавидела! Много больше, чем тех охранников, которые тискали ее грудь. С них спрос был маленький. Узколобыми дегенератами окрестила их для себя Соня и, стиснув зубы, полностью абстрагировалась от того, что они с ней вытворяли. Идиоты, что с них было взять! А вот Олег Сергеевич…

Ох, и гнус! Ох, и мерзавец! Приличный же с виду парень. Даже симпатичным показался ей в первые минуты знакомства. Даже позволила себе пару минут помечтать о возможном продолжении их знакомства, когда он улыбался ей своими великолепными карими глазами и настойчиво пододвигал к ней свои коленки.

Поулыбался и отправил в карцер подумать, гадина!

О чем она должна была думать, о чем?! Надо или не надо сознаваться в том, чего не совершала и не совершила бы никогда, что бы ни случилось, так, что ли?!

– Сволочь! – шептала Соня, бродя на одеревеневших от усталости ногах вдоль осклизлых стен. – Сволочь! Мразь! Паскуда ментовская!!!

Насекомые с сочным хрустом лопались под подошвами ее кроссовок, то и дело падали, отяжелев от собственной сырости, ей на лицо. В этот момент ей особенно остро хотелось лишиться рассудка, чтобы ничего не понимать и не воспринимать с таким ужасом. А тут еще это шуршание в углах камеры! Соня даже боялась думать, что это может быть. Если мыши, то это еще куда ни шло, но если крысы…

Она так и не угадала, что же с таким отвратительным писком носилось по камере из угла в угол всю ночь. Хвала небесам, откликнувшимся на ее молитвы, ни одна из этих мерзких тварей ни разу не посягнула на нее. Ни разу не попалась ей под ноги и не прыгнула на одежду, в отличие от назойливых тупых мокриц.

Ближе к утру ноги ее почти уже не держали, но садиться на нары или, упаси господь, на пол Соня не стала. Лучше умереть стоя, решила она и продолжила блуждать, проклиная на чем свет стоит Снимщикова Олега Сергеевича. Эта ее ненависть, подпитываемая звуком собственного голоса, выплевывающего мат, наверное, и позволила продержаться до утра.

Дверь камеры открылась, когда ног она уже почти не чувствовала.

– Жива, красотка? – поинтересовался мордастый парень в форме, поигрывая резиновой дубинкой, и тут же осклабился в паскудном оскале. – Никто не съел тут тебя? Что-то бледновато выглядишь. Ну, идем, что ли…

Шла, еле переступая и видя перед собой лишь широкую спину охранника. Второй шел сзади. Так вот ее вели – как погрязшего в преступлениях рецидивиста – сразу с двумя конвойными. Один спереди, второй сзади.

Очуметь же можно, думала Соня, будто ее руки по локоть в крови. Настоящие преступники и то вряд ли такими почестями пользуются. Должно быть, сильно уважает в ней ее порочность этот Снимщиков, раз прислал сразу двух конвоиров. Уважает и радуется благополучному исходу такого пустякового дела, завязанного на ее меркантильном интересе.

У-уу, сволочь! Какая же сволочь!!! Чем бы таким омрачить его радость, а? Может, в обморок у его ног упасть, или в истерике забиться, чтобы стереть хотя бы на день приятную смешинку в его карих глазах.