Картина с рыбой появилась в Викином кабинете меньше двух месяцев назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и… Это тоже являлось частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно еще скрытых, изменений. Уборщица, как и остальные сотрудники «Континента», была, конечно, в курсе приобретенных Викой в результате катастрофы болезненных недугов. Она все знала о серьезной амнезии, вызванной тяжелыми травмами головы, но также поговаривали, что все быстро восстановится. Врачи вроде бы сами рекомендовали Вике находиться на рабочем месте, в привычной среде. Только ничего не восстанавливалось. Вика все еще оставалась вице-президентом группы, но то, что теперь ее должность являлась чисто номинальной, было ясно даже уборщице. От всего этого становилось печально. Уборщица поняла, что ее чудесный роман с «Континентом» скорее всего заканчивается. Ей, разумеется, чисто по-человечески было жаль Вику, тем более что по «Континенту» поползли тревожные слухи о какой-то скорой пресс-конференции, где будут сделаны важные заявления, но чем уборщица сможет ей помочь? И потом, своя рубашка все же ближе к телу.

Уборщица тяжело вздохнула и, переставив свою тележку с пылесосом, снова бросила взгляд на картину. И быстро отвернулась. Потому что присутствовало в этой картине, в этой новой нежданной гостье что-то — и теперь уборщица отыскала правильное слово — что-то темное.

Чтоб вам жить в эпоху перемен!

* * *

Та, о которой, находясь перед странной картиной в ее кабинете, размышляла сейчас уборщица, шла через натертый до блеска холл головного офиса «Континента», направляясь от лифтов к выходу. Вход-выход в здание «Континента», по крайней мере в его фасадной части, осуществлялся через три больших стеклянно-зеркальных пенала, в которых вращались крестовины дверей. Через девяностоградусный сегмент, отмеренный смежными дверями, мог пройти лишь один человек, и она подумала, что, за исключением туалетной и собственной постели, для нее это — единственная возможность побыть в одиночестве. Двое личных телохранителей быстрой молчаливой тенью теперь повсюду следовали за ней, что после известных событий встречало у окружающих лишь понимание. Эта парочка, конечно, знала свою работу. И знала свое место. Только иногда ей казалось, что и они, и она ходят по грани. В детстве она читала какую-то книжку — это называлось «танец с тигром». Или — «дергать тигра за усы». Название книжки давно забылось, а вот этот танец на грани запечатлелся в памяти.

Одного из этой парочки звали Борисом, и его огромный череп блестел, как натертый чан. Борис не просто стриг волосы — он их брил, причем использовал для этого опасную бритву. К своей бритве, явно довольно старой, заставшей еще расцвет советской эпохи (у бритвы была темно-вишневая тяжелая ручка из какого-то неизвестного, но скорее всего благородного материала), Борис испытывал странную привязанность: бритва все время находилась при нем, и в свободную минуту он либо «правил» ее о собственный кожаный ремень, либо натирал до блеска рукоятку. Это зрелище придавало ему сходство с каким-то карикатурным резателем, и Боря («Болек» в ее интерпретации) как-то совершенно серьезным и даже чуть сентиментальным тоном заявил, что бритва досталась ему от отца. Что лишь добавило ситуации нелепости. При других обстоятельствах она бы скорее всего расхохоталась, решив, что Боря-Болек либо очень остроумный человек, либо полный идиот. Но это — при совсем других обстоятельствах.

Второй представился Леней. И она сразу прозвала их «Болеком и Лелеком» по аналогии с давнишним анимационным сериалом из ее раннего детства.

Мультики… Лелек был крупнее своего напарника и в галерее портретов антиинтеллектуалов занял бы одно из почетных мет.