|
Когда мы устроились за столиком, заранее заказанным Алонсо, и похожий на Панчо Вилла официант налил нам по рюмке текилы, я неожиданно заговорил с Рут о Муакиле. Вопрос застал мою спутницу врасплох, она немного растерялась, но, будучи девушкой прямой и честной, из тех, на ком можно жениться без тревог и опасений, тут же призналась, что ей больше не стоит видеть Алонсо. Я не стал требовать более подробных объяснений, а лишь извинился, сказав, что вынужден оставить Рут на несколько минут — мне, мол, надо срочно позвонить в офис. Хорошо зная привычки Алонсо, я его без труда разыскал и потребовал, чтобы он немедленно приехал в «Поблано», если не хочет испортить нам вечер. Потом я незаметно забрал у «Панчо Вилла» свою шляпу и, не попрощавшись с Рут, удрал. Единственное, чем я себя утешал. — так это что теперь мы с Алонсо — друзья до гроба, а настоящая дружба дороже всех любовей на свете. Тем не менее я был глубоко несчастен. Уж очень я был влюблен в Рут…
На следующий день, когда Алонсо вошел в мой кабинет, я встал и мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. По правде говоря, это выглядело довольно смешно. А потом Алонсо обнял меня за плечи и поцеловал. Все это случилось пять лет назад. Я так и не женился, ибо по-прежнему любил Рут, и они с Алонсо заменили мне семью, особенно когда на свет появился Хосе, названный так в мою честь. Теперь у меня есть сестра, брат и крестник, которого я считаю племянником — впрочем, он так и называет меня: «tio Pepe». И меня вполне устраивает, чтобы так все и осталось навсегда. Стоило мне с обычным пылом заговорить о Севилье, кто-нибудь из коллег всегда замечал, что, коли мой родной город настолько замечателен, напрасно я оттуда уехал. Я отлично понимал, что меня просто подначивают, но всякий раз попадался на удочку и начинал в сотый раз объяснять, что уехал не по своей воле — меня увезли родители, подыхавшие в Севилье с голоду. Андалусия прекраснейшее место на свете, но при условии, что у тебя есть деньги. Наша же семья отнюдь не отличалась достатком. Мой отец Рафаэль едва умел читать, а все образование бедняжки Долорес, моей мамы, заключалось в умении читать выученные наизусть молитвы к покровительнице Севильи Макарене. Кроме того, она знала полдюжины песен фламенко и напевала их низким голодом за стиркой и готовкой. На холме Эль Карпио я сразу узнал замок герцога Альбы, выстроенный в стиле «мудехар». Я впервые побывал там в день конфирмации — архиепископ Севильский поощрял таким образом лучших учеников по катехизису из всех кварталов города. Еще тридцать километров — и я доберусь до Кордовы. Двадцать один год я не возвращался в Испанию. Уехал я оттуда в двенадцать, а теперь мне скоро тридцать три. Узнаю ли я свою Севилью? Города ведь меняются, как люди… С самого Парижа я почти не выпускал баранку из рук. На границе таможенники, прочитав в паспорте, что я Хосе Луис Моралес, представитель торговой фирмы «Бижар и К°» на улице Плант, 127, заговорили со мной по-испански, и я чуть не расплакался от волнения. «Париж»! — сказали таможенники и подмигнули. Полицейские вели себя не так любезно. Один из них спросил, почему мне вздумалось взять французское гражданство, и я почувствовал, что парень воспринимает это как измену родине. Судя по узкому, как лезвие ножа, лицу и длинным тонким рукам, он, должно быть, арагонец. Я объяснил, что из-за работы в двадцать лет мне пришлось выбрать Францию. Полицейский пожал плечами и повернулся спиной. В Мадриде я провел всего одну ночь. Кастилия — тоже Испания, но не моя. Я начинаю чувствовать себя как рыба в воде, лишь миновав Сьюдад-Реаль, у самой Сьерра-Морены. И все равно вот уже сорок восемь часов как меня снова начали величать «сеньором Моралесом», правильно ставя ударение на «а». Еще немного — и, пожалуй, кто-нибудь спросит: «Que tae, don Jose»?, тогда-то я стану по-настоящему счастлив. |
