— Какую?

— Я понял, что вы виновны, вечером в субботу, тринадцатого, когда мы с вами впервые беседовали. Мы были в вашем кабинете — помните? — и стояли у большого макета театра военных действий. Вы рассматривали в лупу практически невидимых невооруженным глазом крохотных солдатиков.

— Помню. Ну и что?

— Вы впервые откровенно высказались об авторе анонимных писем, говоря о его «крайней бессердечности».

Полковник Бейли вздрогнул.

— «Я почти понимаю ход мысли (как вы это называете) негодяя, который строчит такие вот пасквили», — процитировал Г.М. — Вот дословно ваши слова. И тут вы невольно оговорились. Все остальные, с кем я беседовал, называли автора писем «женщина» или «она». Они считали само собой разумеющимся, что Вдова — женщина. Вы же оговорились, назвав автора «негодяем», потому что вы точно знали, кто он.

Полковник Бейли, не отвечая, посмотрел вниз, на револьвер «уэбли», лежащий у него на ладони. Он блеснул в свете стоящей рядом лампы.

— Тем не менее, — продолжал Г.М., — тогда вы продолжили фразу. Да, чтоб мне лопнуть! Чтобы отвести от себя подозрения, вы добавили: «В мире полным-полно людей, исполненных черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие… что ж, результат в ваших руках».

Теперь, — вздохнул Г.М., — все стало ясно как день. Ваша оговорка призвана была подчеркнуть вашу невиновность. Однако ваши слова возымели обратный эффект. Помните, я тогда заметил, что это самое важное из всего, что вы сказали… Дело в том, полковник, что вы ошибаетесь. Вы не можете избавиться от желчи путем сочинения бесконечных жалоб, если только ваши письма не возымеют действие. Ведя нескончаемую переписку с военным министерством, архив которой хранится в папках стеллажа, вы даже не поцарапали гранитную стену… Вы считали себя правым. Вы неистовствовали в вашем стремлении к справедливости. А тупоголовые свиньи вас даже не слушали. Какая мука! Желчь оставалась внутри вас. И вдруг я вспомнил, что вы говорили незадолго до того. Помните, полковник? Вы стояли перед макетом и через лупу смотрели на солдатиков, таких крошечных, что их почти не было видно. «Власть опьяняет!» — воскликнули вы без всякой связи с тем, что говорили только что. Но в тот миг вы совершенно забыли обо мне. Вы думали о тех пехотинцах, которых едва можно разглядеть невооруженным глазом, о ненастоящих людях, которых не жалко и уничтожить. Когда инспектор Гарлик по моей просьбе излагал мне классификацию анонимщиков — хотя я держал язык за зубами и отказался комментировать его слова, — вас он отнес к третьей категории. Он заметил: «Такие люди ненавидят то, чего не могут получить, как Гитлер». И еще инспектор добавил, что к данной категории относятся в основном мужчины… Но его характеристика не полностью подходила к вам. Вы избавлялись от желчи, изливая ее не на одного человека, а на многих людей, потому что вы хотели причинить людям такую же боль, какую в свое время причинили вам. Однако одного вы не могли заставить себя сделать. Ночью в субботу я сказал, что хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом вы умны и проницательны, как бандит Билли Кид и Джордж Вашингтон, вместе взятые. В определенном смысле так и есть. Ведь в воскресенье… Хм, да! В воскресенье мы получили целую корзинку писем. Викарий все же прочел свою проповедь, хотя я надеялся, что он поступит тактичнее. Понимаете, почему нам не принесли письма деревенские жители, за исключением Рейфа Данверса и доктора Шмидта, хотя их с трудом можно причислить к деревенским жителям в том смысле, в каком вы это понимаете?

Полковник Бейли не слушал Г.