Когда мачеха говорила это, в ее голосе звучала тоска, усиливавшаяся с каждым днем, с каждым воспоминанием о театре.

Кэти вышла замуж еще и потому, что ей исполнилось уже тридцать шесть лет, а значит, следовало ловить шанс. В театре у нее была очень интересная жизнь, и она любила рассказывать о ней.

— Однажды Холлингшед, тогда директор театра, распорядился провести в зал электричество. Это было бесподобно! — говорила она. — Ты никогда не увидишь ничего похожего!

Голубые глаза Кэти горели, и она говорила и говорила:

— Впервые электрический свет зажегся в театре в девять часов вечера второго августа тысяча восемьсот семьдесят восьмого года. Лампы мигали и шипели — но видела бы ты, сколько людей собралось в театре, чтобы посмотреть на это чудо!

Рассказывала Кэти не только о своей жизни на сцене. Она могла часами вспоминать многочисленных поклонников — элегантных юношей и галантных кавалеров. Они носили шелковые цилиндры, белые перчатки, ослепительно начищенные кожаные сапоги и ездили в изящных экипажах.

— После представления они ждали под дверью, чтобы пригласить нас на ужин, — вдохновенно продолжала Кэти. — Они посылали нам букеты — бывало, у мену вся спальня утопала в цветах! — и дарили дорогие подарки.

— О, как это должно быть романтично! — восхищалась Давитта.

— Никогда во всем свете не найти таких великолепных и обольстительных женщин, как актрисы нашего театра, — хвасталась Кэти. — В газетах нас называли» душой лондонского театра»— и это на самом деле так! Хозяин знал, что на нас приезжают смотреть благородные и именитые особы. На нас не экономили, нет! Актрисам доставалось все самое лучшее!

Кэти показывала Давитте наряды, в которых выступала на сцене, — некоторые из них подарил ей при расставании сам «Хозяин», Джордж Эдварде. Платья были сшиты из дорогого шелка и атласа, отделкой нижним юбкам служило настоящее кружево, а шляпы украшались умопомрачительно роскошными страусовыми перьями.

— Мы, актрисы, всегда были в центре внимания! — заключала Кэти.

Давитта очень скоро поняла, что мужчина — богатый или бедный, молодой или в возрасте, — приглашая актрису на ужин, увозя ее домой в экипаже или катая на яхте в Мейденхэде, оказывается участником тайной и романтичной закулисной жизни.

Ну а то, чего недоговаривала Кэти, объяснял Давитте Гектор, уже много лет служивший камердинером у отца девушки.

Когда мачехи Давитты не было поблизости, он говорил со своим характерным шотландским акцентом:

— Это все равно, что запереть в клетку соловья, мисс Давитта. Актрисы — люди особенные. Неудивительно, что джентльмены по ним с ума сходят.

— Они правда все такие красивые, Гектор? — допытывалась Давитта.

— Так ведь дурнушек туда не берут, — усмехался камердинер. — Правда, они ко всему еще и ловкие девицы, да и играют так, что дух захватывает, не сравнишь со старыми мюзик-холлами!

Давитта не сразу поняла, что он имел в виду — женщины, выступавшие в мюзик-холлах, как правило, были грубы и вульгарны, в то время как актрисы в театрах служили образцом истинной красоты.

Правда, в отличие от матушки Давитты, Кэти не назовешь утонченной особой, но мачеха очаровала отца своей искренней жизнерадостностью, которая и заставила его увезти актрису с собой в Шотландию;

Кэти честно пыталась привыкнуть к новой жизни — Давитта видела, каких усилий это стоило мачехе — но ее дочь Виолетта, приехавшая к матушке через полгода после свадьбы, расставила все на свои места.

Давитта, считавшая свою мачеху красавицей, не могла вымолвить ни слова, увидев Виолетту.