Ни одно из его утверждений о заговоре не подтвердилось, и это в городе, где каждый, кто что-то собой представляет, стремится разоблачить всех остальных. Никто не пытался его остановить.
– За что тебя посадили?
Вот черт! Я уже так промок, что дальше некуда. И сырость смягчает запах зловонных паров вокруг Амато.
– На шестьдесят дней. Шут!
– По какому обвинению? Это же записано в протоколе. Я за считанные минуты раздобуду твое дело.
Он что-то пробормотал.
– За что?
– За нарушение общественного порядка. Он продолжал говорить тихо.
– За это не дают два месяца.
– Третья жалоба.
Радость, что его наконец преследуют, пропала. Теперь он был смущен. Его осудили за нарушение общественного порядка.
– Даже после третьей жалобы больше нескольких дней не дают.
– Я слишком увлекся во время слушания. Пятьдесят пять дней добавили за оскорбление суда.
Все равно слишком сурово. Знакомые мне судьи привыкли к оскорблениям. Заседания суда напоминают кормежку зверей в зоопарке. Надо было очень постараться, чтобы вывести этих судей из себя.
Я вспомнил возмутительные заявления Амато. Да-а. Он наткнулся на человека, лишенного чувства юмора, к тому же этот человек не знал, что Брешущий Пес настоящий псих, совершенно безвредный. Только тронутому могли сходить с рук такие вещи.
– Тебе еще повезло, – сказал я ему. – Ты кого-то здорово уел тебя могли упрятать в Бледсо.
В благотворительной больнице есть отделение для умалишенных. Кто туда попадает, не выходит, пока кто-нибудь с воли его оттуда не вытащит. Существует полно истории о том, как людей запихивали туда, а потом забывали о них на десятилетия.
Брешущий Пес побледнел под слоем загара. Он испугался. И собрался уходить.
– Погоди, старик.
Он покорно уселся обратно Он понял мои слова как угрозу. Бледсо. Находясь около Брешущего Пса, разговаривая с ним, я все больше чувствовал себя болтуном.
– Отказываешься разговаривать, да?
– Да.
Я покачал головой. Капли дождя скатились по волосам прямо в глаза.
– Мне платят, и возможно, этого достаточно, но недурно бы хоть немного понять, по чему я трачу на тебя время.
После некоторых раздумий я решил: может, он сообразил, что сам не знает? Холодный дождь – великое лечебное средство при больной фантазии.
Мои мысли порхали туда-сюда, как пьяные мотыльки, пытаясь уловить, что происходит. Ответ напрашивался сам собой: это либо розыгрыш, либо ошибка, либо злые козни, либо еще что-то. Но только не работа.
Я вспомнил слова Покойника: Три марки в день и оплата всех расходов. Мне не пришло в голову спросить, взял ли он предварительный гонорар.
– Что собираешься делать? – спросил я. – Сейчас?
– Ты промокнешь до нитки, сынок. Перво-наперво я пойду и посмотрю, есть ли мне где жить. Если есть, я пойду куплю бутылку и напьюсь в стельку. Если тебе не жалко времени, можешь подождать, пока я прокрадусь на встречу с тайными врагами твоего босса.
Когда он говорил, что напьется, это звучало убедительно. Если бы я только что вышел из тюрьмы, я бы не поставил пьянку на первое место, но он, видно, уже староват для баб. А на второе место пьянку поставить неплохо.
– А завтра?
– Завтра снова за всегдашнюю работу. Если не будет дождя. А если будет, останусь дома и приложусь еще к одной бутылке.
Я встал:
– Тогда пошли к тебе. Подождем, пока ты заснешь. Потом я встречусь с этим Гулляром и выясню, в чем дело.
Никому не нравится выглядеть круглым идиотом, а у меня возникло смутное подозрение, что именно так я и выгляжу. Надо было как следует порасспросить Покойника. |