|
Узнав, что за минувшие двенадцать часов они не прошли и двух миль, я пал духом. Там, где находилась их партия, температура на целых тридцать градусов была ниже, чем у нас. Нагреть в такую лютую стужу до кипения восьмигаллоновую бочку бензина, даже пустив в ход печки, паяльные лампы и иные подручные средства, было страшно трудной задачей. Вездеход за минуту пожирал столько бензина, сколько получалось путем перегонки за полчаса. Иных вестей не было: с базы в Уплавнике, связь с которой состоялась у наших друзей час назад, ничего нового не сообщили. Мы с Джекстроу молча упаковали радиоаппаратуру и пошли назад к кабине трактора. Свойственная Джекстроу жизнерадостность начала изменять ему... Он теперь редко разговаривал и еще реже улыбался. Я понял, что надеяться нам больше не на что.
В одиннадцать часов мы завели трактор и двинулись в сторону перевала. На этот раз за руль сел я. Кроме меня на тракторе – ни в кабине, ни в кузове – не было ни души. Малер и Мария Легард, укрытые грудой одежды, ехали на нартах, остальные шли пешком. Дорога оказалась узкой, иногда с уклоном, соскользни машина в пропасть, никто бы из сидевших в кузове не спасся. Сначала ехать было трудно. Подчас дорога сужалась до восьми‑девяти футов, но нередко попадались довольно широкие, как дно долины, участки. Тогда наша скорость резко увеличивалась. Я предупредил Хиллкреста, что в полдень мы пропустим очередной сеанс связи, потому что окажемся в глубине перевала. Успев преодолеть большую его часть, мы только что проникли в самую узкую и наиболее опасную часть ущелья. Неожиданно я увидел бегущего рядом с трактором Корадзини. Махая руками, он подавал знаки остановиться. Он, должно быть, кричал мне, но из‑за рева двигателя я ничего не слышал. Да и не видел, поскольку пешеходы отстали, а в зеркало заднего вида я не мог ничего разглядеть. – Беда, док, – торопливо произнес он, едва стих грохот мотора. Человек сорвался в пропасть. Пойдемте! Быстро! – Кто именно? – Забыв о пистолете, который хранился в кабине у меня на случай защиты от нападения, я спрыгнул с сиденья. – Как это случилось? – Немочка, – ответил он, продолжая бежать рядом со мной к кучке людей, сгрудившихся на краю пропасти, ярдах в сорока от нас. – Поскользнулась, наверное. Кто знает? Там же оказался и ваш приятель. – Мой приятель! – воскликнул я, зная, что трещина бездонна. – Господи помилуй! Отпихнув в сторону Брустера и Левина, я перегнулся через край, жадно вглядываясь в сине‑зеленую бездну. Дыхание у меня перехватило. Справа сверкали белые, словно сосульки, стены трещины. На расстоянии семи или восьми футов от нее в черную тьму уходила противоположная стена, образуя похожую на пропасть пещеру, размеры которой превосходили всякое воображение. Слева, на глубине футов шести, между обеими стенами я увидел перемычку из снега и льда длиной около двадцати футов. Такие перемычки попадались вдоль всей трещины. Прижимаясь к стене, на ней стоял Джекстроу, поддерживавший правой рукой насмерть перепуганную девушку. Как он туда попал, догадаться было нетрудно. Друг наш не из тех, кто приблизится к пропасти, не запасшись веревкой. Он был слишком опытен, чтобы не знать о непрочности снежного моста. Однако он видел, что Елена поскользнулась и упала, пытаясь защитить сломанную ключицу. Не успев прийти в себя от испуга, девушка вскочила на ноги, и Джекстроу, рискуя жизнью, спрыгнул вниз, чтобы не дать ей сорваться в пропасть. Хватило бы у меня самого смелости сделать то же самое? Едва ли. – С вами все в порядке? – крикнул я. – По‑моему, я левую руку сломал, – спокойно произнес эскимос. – Прошу вас поторопиться, доктор Мейсон. Перемычка непрочная, того и гляди рухнет. Сломана рука, а перемычка вот‑вот рухнет... Действительно, от ее нижней части отрывались куски льда и смерзшегося снега. |
