Аня пошла не в мать. Она вообще не от мира сего, вся в работе и в беллетристике. Возвышенная и утонченная. Своими чувственными стихотворениями и тещиными котлетами в мои двадцать три года Аня покорила мое сердце. После окончания института я не поехал по распределению, а остался в Киеве — будущий тесть этому поспособствовал, организовав письмо-запрос из проектного института. Мой же отец рассчитывал, что я вернусь на родину, в Белоруссию.

Коллектив в институте, куда я попал по протекции тестя, был молодой, и я легко в него вписался. Особенно когда собрали спортивную команду для участия в соревнованиях между такими же «номерными» институтами. Надо выступать по плаванию — пожалуйста, притом задних не пасу, бывало, и в тройку лидеров попадал. Футбол — и здесь отличусь, если в качестве полузащитника гол не забью, то с моего паса обязательно забьют. Наша институтская команда часто выезжала на соревнования по разным видам спорта, а проводились они по всей тогда обширной стране.

Начальник моего отдела был недоволен тем, что я больше в разъездах, чем на работе, у кульмана, но регулярно начислял мне квартальные и годовую премии и «тринадцатую зарплату». Поездки всегда были веселые, с приключениями, о которых говорят: есть что вспомнить, но нечего рассказать детям и жене. Да и выходные, по возвращении в город, были интересные: под видом тренировок мы часто выезжали с друзьями в лес на шашлыки. В противоположном от Чернобыля направлении.

Аня, несмотря на ворчание тещи, спокойно относилась к моим «походам», для нее недовольство всем тем, что связано с работой, было табу. Она сама всю себя отдавала работе: была классным руководителем, вела литературный кружок в школе, устраивала литературные конкурсы. Так что она испытывала дефицит времени. А ведь ей еще надо было заниматься воспитанием нашего сына, Костика.

Я и не заметил, как жизнь вдруг резко изменилась. Наша команда распалась, соревнования больше не устраивались. Премии вдруг исчезли, начались задержки с зарплатой, а цены неуклонно росли. Народ стал потихоньку убегать из института в поисках лучшей жизни, а я неожиданно осознал, что мне уже более чем тридцатник и я не готов к происходящим переменам. Не мне судить, плохой я или хороший инженер-конструктор, но я не хотел заниматься чем-то другим. И на что мне было менять свою работу: стоять со всяким барахлом на рынке или мотаться с миксерами в Польшу, Венгрию?

Ведь я вроде не дурак, и на работе меня как специалиста ценили. Конечно, характер у меня непростой, да и ничто человеческое мне не чуждо — это самокритика по поводу моего языка, который где нужно и не нужно… И, конечно, есть слабость — женщины…

Боже, как не хочется вставать! Хорошо лежать, вспоминать, критиковать мысленно всех и вся и постепенно погружаться в царство грез и сна!

Сегодня, впрочем, как и в любой другой день, совершил над собой насилие — не хотел вставать, но встал. Не хотел есть, но поел, боясь вопросом «что это?» обидеть Аню. Хотел принять душ, но не принял — совместный санузел, и мало времени для троих — жене в школу (учительствовать), пятнадцатилетнему сыну в школу (учиться, при случае надо заглянуть в его дневник), мне на работу (не знаю, для чего).

Во время завтрака, как обычно, орал радиоприемник — Аня любит слушать музыку на коммерческих каналах и новости, обычная радиоточка ее не устраивает. Там несли всякую чушь о Темной луне. Что в это время надо быть предельно осторожным, а лучше накрыться с головой простыней и вообще не выходить из дома.

«Влияние Темной луны?! Обычное затмение ночного светила теперь новоявленные мистики преподносят как нечто ужасное, что может исковеркать нашу жизнь. Как будто не сами мы виноваты в своих бедах!»

Выйдя из дома, на свою голову завязал разговор с соседкой с третьего этажа — мы шли в одном направлении.