Одновременно Берр вел и настоящее досье, аккуратным почерком исписывая страницу за страницей, – он держал его в неподписанном скоросшивателе в одном из самых дальних уголков своего архива.

Через посредников Руку удалось раздобыть армейские документы отца Джонатана. Сыну было всего шесть лет, когда сержант Питер Пайн был посмертно представлен к медали за мужество и отвагу при Адене. С выцветшей фотографии в газете смотрел мальчик в синем макинтоше, на который он нацепил отцовскую медаль. Рядом с ним у дворцовых ворот стояла заплаканная тетка. Мать из-за болезни не смогла присутствовать на церемонии награждения. Год спустя она умерла.

– Из таких мальчишек обычно получаются настоящие солдаты, – простодушно сказал Рук. – Не могу понять, почему он уволился из вооруженных сил.

Питер Пайн прожил тридцать три года. Воевал в Кении, преследовал боевиков на Кипре и сражался с партизанами в Малайзии и Северной Греции. Никто никогда не сказал о нем ничего дурного.

– Сержант и джентльмен, – скривился Берр, – он был антиколониалистом.

Вернувшись к сыну сержанта, Берр стал просматривать отчеты о годах, проведенных Джонатаном сначала в военизированном сиротском приюте, затем в гражданском детском доме и наконец в военной школе герцога Йоркского в Дувре. Противоречивость характеристик привела его в замешательство. «Застенчив», – сказано было в одном месте, «решителен» – в другом; «индивидуалист» и тут же – «весьма общителен»; «рассеян» и – «собран»; «прирожденный лидер» и – «лишен искры божьей». Амплитуда колебаний была поразительна. И как бы между прочим упоминалась «наклонность к иностранным языкам», словно это симптом болезни, о которой даже неприлично говорить. Но особенно вывело Леонарда из себя слово «непримирим».

– Какой дьявол все это понаписал! – вскипел он. – Как будто шестнадцатилетний парень, у которого нет ни дома, ни нежно любящих родителей, может быть «примирим»!

Рук вынул трубку изо рта и насупил брови в знак того, что он в общем-то не прочь вступить в отвлеченную дискуссию.

– А кто такой «таксист»? – спросил Берр, не отрываясь от чтения.

– Тот, у кого голова всегда трезвая, это прежде всего. Кто поставил себе цель и дует к ней.

Берр взвился:

– У Джонатана голова вовсе не трезвая. И цели у него нет. Что такое «накрутка»?

– Пятимесячные сборы, – терпеливо продолжал объяснять Рук.

В Ирландии Джонатан – Берр уже переворачивал следующую страницу его биографии – после успешного окончания специальных курсов, на которые он попросился сам, вел разведывательную работу в кишащей террористами местности.

– Что такое операция «Ночная сова»?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Надо выяснить, Роб. Ты у нас единственный солдат.

Рук позвонил в Министерство обороны, откуда получил ответ, что документы по операции «Ночная сова» имеют гриф «Совершенно секретно» и не могут быть переданы неизвестному им агентству.

– Неизвестному! – вспылил Рук. – Что они себе там позволяют! Что мы, брокерская контора Уайтхолла, что ли? Какого черта мы должны быть известны?

Но Берр был слишком поглощен чтением, чтобы сполна насладиться редким зрелищем разъяренного Рука. Он снова сосредоточился на фотографии, где бледный мальчик, видно, по просьбе фотографа, прицепил медаль к пальто. В его голове уже складывался образ Джонатана. Джонатан – именно то, что им нужно, в этом он был уверен.