– Карандаш не пойдет, – сказал он. – Все решат, что писал несмышленыш! Дай авторучку!

Дункан сморгнул и отвернулся:

– Здесь у меня нет.

– Не ври! Я знаю, что есть!

– Понимаешь, хорошую ручку нельзя давать в чужие руки.

– Опять за рыбу деньги! Сейчас-то какая разница?

– Я не хочу, чтобы ты ею писал, вот и все. Возьми карандаш. Ручку мне купила сестра.

– Ну так она будет гордиться тобой! Может, потом эту ручку поместят в какую-нибудь рамку. Сечешь? Не жмотничай, Дункан.

Еще чуть помявшись, Дункан неохотно расстегнул молнию несессера и достал ручку. Алек вечно его дразнил, что он так над ней трясется, и теперь с удовольствием устроил целое представление: взвесил на руке, деловито отвинтил колпачок и обследовал кончик пера. Усевшись на край постели, он пристроил на колени несессер и попытался разгладить смятый листок. Придав ему относительно гладкий вид, начал писать.

– «Тем, кого это касается»... – Алек взглянул на Дункана. – Так? Или лучше – «Мистеру Уинстону Черчиллю»?

Дункан задумался.

– Лучше – «Тем, кого это касается», – сказал он. – Тогда вроде бы адресовано еще и Гитлеру, и Герингу, и Муссолини.

– Верно! – Алеку мысль понравилась. Он секунду подумал, стукая ручкой по закушенной губе, и стал писать дальше. Оставляя изящные росчерки, перо стремительно летало по бумаге – прям тебе Китс или Моцарт, подумал Дункан; временами Алек останавливался, хмурясь над строчкой, а затем изящный полет пера продолжался...

Закончив, он протянул письмо и вгрызся в костяшки на руке. Дункан прочел:

Тем, кого это касается. Если вы это читаете, значит, мы, Алек Дж. С. Плейнер и Дункан У. Пирс из Стритема, Лондон, Англия, преуспели в своем намерении и более не существуем. Нам нелегко совершить сей поступок. Мы знаем, что страна, в которую вот-вот отправимся, – «безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам». Но мы исполняем задуманное от лица Юношества Англии и во имя Свободы, Честности и Правды. Уж лучше мы сами свободно отнимем у себя жизнь, нежели ее украдут Торгаши Войной. Пусть единственной эпитафией нам будет строка великого Т. Э. Лоуренса: «Людской волной омыты наши руки, а завещание начертано на звездных небесах».

Дункан изумленно уставился на Алека.

– Офигенно! – выдохнул он.

Алек зарделся и чуть смущенно спросил:

– Правда? Пока шел к тебе, маленько обдумал текст.

– Ты гений!

Алек засмеялся. Смех получился, как девчачье хихиканье.

– Значит, нормально, да? Ну вот теперь они увидят! – Он протянул руку. – Давай сюда, я подпишу. Потом и ты.

Они поставили свои имена и число. Наклонив голову, Алек разглядывал листок.

– Эту дату будут проходить в школе, – сказал он. – Забавно, правда? Смешно, что через сто лет школьники будут ее зубрить.

– Да, – рассеянно ответил Дункан. Он почти не слушал, думая о другом. Глядя, как Алек снова разглаживает листок, Дункан робко спросил: – А для родных ничего нельзя добавить?

– Для родных? – скривился Алек. – Нет, конечно. Ты что, дурак?

– Я думаю о Вив. Она ужасно расстроится.

– Говорю, она будет гордиться тобой. Все будут. Даже мой папаша. Он говорит, я трус поганый. Хотелось бы увидеть его рожу, когда это попадет в газеты! Мы станем как... как мученики! – Алек задумался. – Теперь осталось решить, как мы это провернем. Думаю, можно задохнуться газом.

– Газом? – перепугался Дункан. – Это же очень долго, да? Сто лет уйдет. И потом, газ же растечется, и мы отравим отца.