– Глэкен, подожди! Остановись! – судя по голосу, Расалом был близок к панике. – Что ты делаешь?

Глэкен, подняв меч, продолжал продвигаться к центру.

– Не делай этого, Глэкен! Я ведь совсем близко! Ты все разрушишь!

Глэкен не дошел до мешка какую‑нибудь дюжину футов, когда поверхность опоры, по которой он шел, вдруг стала мягкой и сотни хоботков клейкой массой облепили его ноги, после чего застыли, превратившись в камень.

Глэкен напрягся, пытаясь выдернуть ноги, но они были схвачены намертво. Даже мечом он не смог разрубить эту массу и не мог двинуться с места, словно муха, прилипшая к клейкой ленте.

Мешок с Расаломом висел совсем близко, и на Глэкена, просвечивая сквозь пленку, пристально смотрел огромный глаз.

– Этого оказалось вполне достаточно, – сказал Расалом.

– Может быть, ты и прав, – ответил Глэкен.

Он перехватил рукоятку меча и поднял над головой, словно копье, нацелив острие в глаз. Расалом завизжал:

– Нет, Глэкен, подожди! Я помогу тебе!

– Я не пойду ни на какую сделку с тобой, Расалом.

Он завел руку назад для броска.

– Я снова сделаю ее здоровой!

Глэкен чуть замешкался и не смог удержаться от вопроса:

– Снова сделаешь здоровой? Кого?

– Твою женщину. Венгерскую еврейку, завладевшую твоим сердцем. Я верну ей разум – снова сделаю ее молодой.

– Нет, ты не сможешь этого сделать. Даже Дат‑тай‑вао...

– Я гораздо могущественнее этой игрушки. Теперь весь мир принадлежит мне, Глэкен. Когда я завершу свое превращение, то смогу делать все, что пожелаю. Я буду устанавливать свои законы, Глэкен. Все законы. И если скажу, что женщина по имени Магда должна снова стать тридцатилетней и быть абсолютно здоровой телом и духом, навсегда‑навсегда, – то так тому и быть.

Магда... молодая, быстрая, здоровая – перед ним возникло видение: они вместе, такие же, какими были когда‑то...

Он покачал головой:

– Нет, в таком мире мне это не нужно.

– Это будет не здесь, совсем в другом мире. Я дам тебе кусочек планеты, дам остров, даже целый архипелаг. Ты будешь им распоряжаться. Сможешь взять с собой некоторых друзей. Для вас там всегда будет светить солнце. Вы будете жить в прекрасной идиллии.

– А что станет со всем остальным миром?

– Остальной мир будет принадлежать мне. Ты должен признать меня хозяином в этом мире и выбросить оружие в пропасть. А потом я сделаю твою жизнь прекрасной.

На какое‑то мгновение Глэкен задумался. Стоит ли ради исцеления Магды идти на все это? А Магда – ведь она никогда ему этого не простит. Она будет его презирать, испытывать к нему отвращение!

Он крепче сжал меч. «Не думаю».

Вложив в бросок всю свою силу, он метнул меч в мешок. Огромный глаз скрылся, и Расалом закричал:

– Нееееееееееееееееет!

Острие меча проткнуло пленку, вошло в нее примерно на фут и остановилось, вибрируя. Расалом завыл от боли, а в том месте, где меч вонзился в мешок, из него стала выливаться черная жидкость, которая попадала на лезвие, покрывая его толстым слоем, обволакивая, и в то же время затягивая рану, так что в конце концов виден стал только конец рукоятки, а весь меч увяз в густеющей черной массе.

Потом завывания сменились раскатами смеха.

Глаз снова стал виден сквозь пленку и безучастно смотрел на Глэкена.

– Ах, Глэкен, Глэкен. Ты хотел быть до конца благородным. И правильно сделал. Надеюсь, ты понимал, что никогда не увидишь той райской идиллии, которую я тебе обещал. Неужели ты действительно верил, что сможешь причинить мне вред? Здесь, в моей цитадели, в месте, где берет начало мое могущество? Твое высокомерие иногда просто невыносимо.