— Я знаю этого джентльмена. Не говорил ли я вам, Вики, что навсегда запоминаю раз увиденное лицо? Это было на симпозиуме по египетскому искусству пять лет назад в Риме. Он рассказывал о портретной живописи Амарны. Боже правый, доктор Фоггингтон-Смит! Может быть, вы помните меня? Моя фамилия Шмидт.

— Я прекрасно помню вас, герр директор, — холодно ответил Пэрри. — Вы заняли все отведенное для вопросов время, оспаривая каждый пункт моего выступления.

Шмидт крякнул от удовольствия:

— Да, это была очень дружеская профессиональная дискуссия. С нетерпением жду возможности продолжить ее.

И продолжил. Очень скоро Пэрри извинился и слинял. Быть может, мнение мое было предвзятым, но рассуждения Шмидта понравились мне гораздо больше, чем рассуждения Пэрри. Прежде всего Шмидт не боялся говорить об эмоциональном восприятии. Некоторые детали — группа слепых музыкантов, пара трепещущих, гарцующих лошадей — трогали его настолько, что он немел от восторга. Пэрри не был на такое способен.

Осмотрев гробницу, мы все собрались вокруг Фейсала и одного из пароходных стюардов, чтобы освежиться напитками. В таком климате нужно больше пить, обезвоживание погубило многих невежественных путешественников. «Галактик турз» уже приучил меня к тому, что в подобных случаях предлагались самые разнообразные напитки, а также печенье.

Шмидт был совершенно счастлив: друзья, древности, а теперь вот еще и еда! Он что-то мурлыкал себе под нос, а когда мы разобрали прохладительные напитки и печенье, запел во весь голос. Проще смириться с пением Шмидта, чем уговорить его замолчать, поэтому я стиснула зубы и позволила ему продолжать.

— Frankie und Johnny waren Liebende, — ревел он. — Mein Gott, wie verstanden sie sich auf die Liebe.

Кое-кто из наиболее нервных пассажиров судорожно подпрыгнул, Джон, стоявший неподалеку, чуть не скатился со ступенек. Шмидт принял подобную реакцию за неподдельный интерес.

— Это старинная американская народная музыка, — пояснил он. — Уважаемая фрау из Гамбурга рассказывала мне, какой вы прекрасный музыкант, э-э-э... герр Тригарт. Не сомневаюсь, вы знаете эту песню.

Джон затряс головой. На какое-то время он, казалось, лишился дара речи.

— Ну что вы, это же очень известная песня. По-английски она звучит так: «Фрэнки и Джонни любили друг друга. О, Боженька...»

— А, да-да, — заморгал Джон.

— Это чрезвычайно интересная разновидность музыкального искусства, — объяснил Шмидт. — Песни в стиле кантри, песни «дикого Запада», блюзы, песни в стиле блу-грасс... Все это не одно и то же, как вы понимаете, у этих жанров разные корни.

— Блуграсс? — бессмысленно повторил Джон.

— Многие из них глубоко и трогательно религиозны. Слышали ли вы песню о катастрофе на шоссе, когда виски и кровь смешались воедино?

Джон подошел поближе. Такой взгляд я видела лишь у кошки, загнанной в угол маленьким, но очень шустрым ребенком, — ужас и недоверие, смешанные с невольным любопытством.

— Чрезвычайно интересно. Расскажите-ка поподробней, герр Шмидт.

Я поспешно отошла в сторону. Увы, недостаточно быстро, чтобы не услышать следующей строчки.

В конце концов мы тем же путем вернулись к ожидавшей нас платформе, которая должна была доставить всех на следующую остановку — к развалинам северного города. Шмидт снова настиг меня, и Пэрри, который толкался рядом, тут же сменил курс. Фейсал, пересчитав нас по головам, крикнул, чтобы отстающие подтягивались, и стал подталкивать своих подопечных к платформе.