—    Что вы...

—    Очень похоже. И логично: летчика надо прятать, кормить, вот вы и взяли его часы. А у нас вчера из-за него забрали всех мужчин и девушек, способных держать лопату. Рыть окопы.

—    А вас? — решает она отплатить ему тем же.

—    Меня? — усмехается Домбровский. — Разумеется, и меня могли забрать, если б не моя язва желудка. — Лицо его хмурится. — А вот четверо сбежали, вернее, спрятались где-то заранее. Трое парней и одна девушка. Кто-то предупредил их. Плохо им будет, если поймают... [33]

Что это — предупреждение или откровение? Убираться отсюда подобру-поздорову или довериться ему?

—    Ну их-то поймать теперь трудно. А вот осведомителя...

—    Это точно, — соглашается Домбровский. — Скорее всего, кто-то из своих. А возможно и случайность. Говорят, фронт приближается, вот и бегут — одни на восток, другие — на запад.

—    А вы? Опасность ведь никого не минует.

—    Разумеется. Но мне рановато трогаться с места и трудновато — трое иждивенцев. Она не придает значения последней фразе, в которой заключалось именно то, что ее

интересовало: у Домбровского двое иждивенцев, жена и сын, третьим — советский летчик. Но Эльза пропускает это мимо ушей.

—    Друзья помогут. — Она имеет в виду полицейских, он — партизан.

—    Разумеется. Как это у русских: не имей сто рублей, а имей сто друзей. У меня действительно много друзей. Вот даже какой-то Геннадий Подшивалов, которого я не помню. Откуда он?

Вопросы, вопросы, вопросы. Глаза хитрые, все время насторожены. Нет, она не верит

ему.

—    Издалека. Но два дня назад я видела его у Синявки.

—    Синявка, Синявка, — повторяет Домбровский, о чем-то думая и задерживая взгляд на почти новых немецкого фасона сапожках. — Хотелось бы повидать вашего Подшивалова. — И глаза его снова хитро щурятся: — Может, и в самом деле старый знакомый. Где же его разыскать?

Похоже, он считает ее за дурочку — вот так и выложит она ему местонахождение партизанского отряда.

—    Вас сейчас отвести к нему или попозже? — не скрывает она иронии.

—    Сейчас, пани, не надо, — то ли не замечает он, то ли делает вид, — Сейчас опасно: всюду по дорогам дозорные рыщут. И вам лучше бы переждать до ночи.

Уж не собирается ли он и ее выдать немцам?

—    Где? — с вызовом спрашивает она, давая понять, что не боится его и в случае чего сумеет постоять за себя.

—    Хотя бы вот в этом стожку. Скоро обед и Кароль, мои сынишка, принесет чего-нибудь подкрепиться.

Он говорит искренне, и это сбивает ее с толку. Ей очень хочется остаться, отдохнуть в

стожку, выспаться. [39]

Но разве можно на задании думать об отдыхе, о сне, когда где-то рядом наш советский человек нуждается в помощи, возможно раненный, обессиленный, голодный. Правда, у нее тоже со вчерашнего утра во рту маковой росинки не было, но ночью она вернется в отряд, поест.

—    Спасибо, — благодарит она. — Но мне надо идти. А если действительно вам нужен Подшивалов, приходите. Он вас встретит.

—    Куда?

—    Туда же, к Синявке. Слыхали про Тухлое озеро?

—    Слыхал. Там кругом болота.