Тысячи копыт ударили в пыль. Дрогнула земля под ногами чистокровных неудержимых скакунов. Затрепетали на ветру бело-желтые знамена. Султан взмахнул рукой — и лавина непобедимой кавалерии, еще не знавшая ни одной неудачи в открытых боях, понеслась на восток, к Эврарским холмам.

* * *

— Все всё поняли? — Конан тяжелым взглядом обвел свое небольшое воинство. — Еще раз повторю. Растянуться. Факелы держать зажженными. Паклю в масле намочить! Стрелять по моему сигналу!

В самой середине гряды трепетало на ветру знамя Маранга. На виду, не скрываясь четко видимый на фоне неба, верхом на горячем жеребце — подарке эмира — сидел Конан, избоченившись и положив руку на эфес. Он не собирался прятаться.

Рядом замер молчаливый Хашдад. Откровенно, от кузнеца здесь не было никакого толку — но оставаться в городе он наотрез отказался.

Далеко на горизонте появилось первое пылевое облачко.

Армия султана достигла края Эрмирских равнин, расстилавшихся перед Эврарскими холмами, утром назначенного для смертельного поединка дня. Разведчики отправились вперед, как только рассвело; а едва солнце изгнало из воздуха ночную прохладу, стрелки Маранга натянули на луки тетивы. Растянувшись длинной и редкой цепью вдоль гребня холмистой гряды, они стояли за жалкими подобиями валов и рвов, насыпанных на скорую руку и не могущих служить защитой, против всей мощи воинства Тлессины. Неприятельская армия приближалась.

Люди сжимали кулаки и вытирали вспотевшие от напряжения лбы. Горло пересыхало, а в спину дул и дул хороший, сильный ветер, донесшийся от самого океана… Его порывы неслись над сухими холмами, над равнинами, густо поросшими уже убитой солнцем высокой травой и мелким кустарником, развевали гордые знамена султанских тысяч и шелковистые хвосты коней. Солнце играло на шлемах и нагрудниках, блестело на тысячах заранее обнаженных клинков…

Конан оглянулся. Хлипковаты эти марангцы, как бы не разбежались… Тогда — конец всему. Даже ему, Конану, не устоять против пятнадцатитысячного войска.

Лучники ждали. Конан заверил их, что своей рукой прикончит того, кто выстрелит без сигнала. Его угроза вообще-то не была нужна — едва ли среди стрелков нашелся тот, кто сам, по собственной воле бросил бы вызов всему войску султана Датхи.

Приближаясь, войско султана поневоле сжимало ряды — южнее холмистой гряды были каменистые осыпи, где лошади легко могли переломать ноги, севернее — густо заросшая долина небольшой полусухой речушки. Кроме того, как донесли султану разведчики, перед ними нет ни ловушек, ни разбросанных шипов.

Войско Датхи казалось воплощением Смерти.

* * *

Конан, однако, по-прежнему не скрывал своего присутствия. Его мощную фигуру возле знамени Маранга было видно далеко окрест; и его расчет как раз и состоял в том, чтобы выманить на себя всю армию султана…

По шее и спине киммерийца тек пот, но лицо оставалось бесстрастным. Он рисковал по-крупному.

Несколько быстрых разведчиков отделились от основной массы войска, промчавшись впереди почти до самых холмов, и благополучно вернулись назад. Ловушек не было.

Султан выпрямился в седле и высоко поднял золоченую саблю.

— Ахайл, ахайл! — Боевой клич Тлессины разорвал тишину. Солнечные лучи дробились на тысячах вскинутых в едином порыве ятаганов. Конница датхейцев готовилась к решительному броску с криком, наводившим ужас не на одного врага в былое время…

— За нашего капитана, ахайл!

Знамена заколыхались, салютуя командующему армией султана.

Лучники Конана достали обмотанные паклей стрелы из котелков с маслом и приготовили факелы.

— За его величество султана, ахайл, ахайл!

Владыка Тлессины уронил золотую саблю.