Нет, из этого ничего не выйдет. Это был всего лишь фальшивый проблеск фантазии, такой же, как и многие другие, появлявшиеся у меня на протяжении нескольких лет: как, например, пустить ядовитый газ в систему кондиционирования воздуха в доме Долана, или подложить бомбу в его особняк в Лос-Анджелесе, или, может быть, приобрести какое-то по-настоящему смертоносное оружие — базуку, например — и превратить его проклятый серебристый «кадиллак» в огненный шар, катящийся на восток к Лас-Вегасу или на запад по шоссе 71 в сторону Лос-Анджелеса. О таких мечтах лучше забыть. Но они не покидали меня.

«Захвати его врасплох, отрежь от остальных, — шептал голос Элизабет. — Отдели его, подобно тому как опытная овчарка отгоняет овцу от стада по команде своего хозяина. Загони его в пустоту и убей. Убей их всех».

Нереально. Если бы спросили мое мнение, я сказал бы, что по крайней мере человек, сумевший остаться в живых так долго, как Долан, обладает, по всей видимости, тонким чувством опасности, умеет выживать. Это чувство настолько тонко, что практически переходит в паранойю. Долан и его телохранители сейчас же разгадают трюк с объездом.

«Но ведь они свернули с шоссе в тот раз, — напомнил голос Элизабет. — Они даже не колебались. Они последовали по проселочной дороге послушно, как овечки».

Но я знал — да, каким-то образом я знал! — что люди, подобные Долану, больше походящие на волков, чем на людей, обладают шестым чувством, когда заходит речь об опасности. Я мог украсть настоящие щиты с подлинным указанием объезда с какого-то склада дорожного оборудования и установить их должным образом. Я мог даже добавить флюоресцирующие конусы и дымящие котелки, испускающие черный дым. Я мог сделать все это, но Долан все равно почувствует мой запах пота — свидетельство моей нервозности. Почувствует через пуленепробиваемые стекла своего «кадиллака». Закроет глаза и вспомнит имя Элизабет в той полости, полной ядовитых змей, что заменяла ему мозг.

Голос Элизабет стих, и я подумал, что сегодня больше не услышу его. Как вдруг, когда Лас-Вегас показался на горизонте — голубой, в дымке, колышущейся на дальнем краю пустыни, — ее голос снова заговорил со мной.

«А ты не пытайся обмануть их фальшивым объездом, — услышал я. — Обмани их чем-то более похожим на настоящее».

Я свернул «бьюик» на обочину, уперся обеими ногами в тормозную педаль, и машина, дрожа, остановилась. Я поднял голову и увидел в зеркале заднего обзора свои широко открытые потрясенные глаза. Внутри начал смеяться голос, который я принимал за голос Элизабет. Это был дикий, безумный смех, но через несколько мгновений я стал смеяться вместе с ним.

Учителя смеялись надо мной, когда я вступил в Клуб любителей здоровья на Девятой улице. Один из них даже рассказал старый, с бородой, анекдот, суть которого заключалась в следующем. Один слабак, который весил всего девяносто восемь фунтов, однажды отправился со своей девушкой на пляж. К нему подошел громила весом в двести фунтов, бросил ему в лицо песок и увел его девушку. Слабак стал тренироваться, через год он весил уже двести фунтов и снова пошел со своей девушкой на пляж. К нему подошел громила весом в двести пятьдесят фунтов, бросил в лицо песок и увел его девушку. Так вот, остряк-рассказчик спросил меня, не бросал ли кто мне в лицо песок? Я посмеялся вместе со всеми. Человек, который смеется вместе с остальными, не вызывает подозрений. Да и почему бы мне не посмеяться? Моя жена умерла семь лет назад, верно? В гробу от нее осталась лишь пыль, несколько волосков и кости! Так почему бы мне не посмеяться, а? Люди начинают подозревать неладное лишь после того, как человек вроде меня перестает смеяться.