Lieber Gott,

Gibt doch zu

dass ich kliiger bin als Du.

Кристофер и Соня смотрели друг на друга, но в тот момент, когда они услышали первый звук, зажмурились, потому что всемирно известный тенор великого клоуна сломался, стал визгливым и сорвался на фальцет, словно он засмеялся. Потом он на некоторое время замолчал.

— Да, — сказал он, — голос пропал. Но я всё ещё здесь.

Он поднял правую руку, как будто хотел помахать на прощание, и движением, похожим на приветствие, отвёл свои густые седые волосы со лба. Под париком виднелся светлый ёжик волос, через который розовато просвечивала кожа.

— Позвольте мне, — произнёс он, — представить вам молодого человека, которого тяжёлая судьба вынесла на скалистые берега бессмертного актёрского искусства.

Осторожно, чтобы не причинить себе боль, он отклеил седые усы. Потом он вытер рукавом лицо, и на белом бархате оказались остатки того, что было лицом великого месье Андреса. Перед Кристофером и Соней стоял мальчик, которому было самое большее двенадцать лет.

— Этот номер, — сказал торжествующе мальчик, — мне надо бы, чёрт возьми, как-нибудь проделать на арене.

— Кто ты? — спросил Кристофер.

— Я ассистент великого месье Андреса, — сказал мальчик.

— А где, — спросил Кристофер, — где же месье Андрес?

— Месье Андрес, — ответил мальчик, — умер неделю назад. Это ведь он привёз в город, — добавил он медленно, — эту новую оспу. — Он задумался. — У нас было турне, — продолжил он, — и на обратном пути мы заходим в Рёдбю. Но там никто не хочет смотреть представление. А это, я вам скажу, просто чёрт знает что, потому что мы голодны. — Он улыбнулся Кристоферу и Соне. — Красивое это зрелище — Цирк Глайма, — сказал он. — Но эта красота — дорогое удовольствие. Так что мы голодали. — Он засмеялся при воспоминании об этом. — Так уж устроен мир, — продолжал он. — Даже великий месье Андрес голодал. И тут мы пробуем попасть в Ваден. И голод заставляет работать воображение. И Андрес рассказывает эту историю о шторме, и в неё верят, мы в порту, у всех есть еда. Андрес имеет большой успех и хвастается, что всё это — его заслуга. Но в один прекрасный день на всём его теле появляются оспины, он заболевает. В каюте только мы с ним, у него начинаются судороги, от которых он взлетает на пару метров в воздух и падает с койки, так что мне в конце концов приходится привязать его, и под конец ему так плохо, что я думаю: Scheisse, теперь уж ему лучше помереть, чем жить, — и он умирает. И что нам делать? Mann weiss' nicht, und что толку спрашивать. И тогда я надеваю его парик — он ведь был лысым, — и делаю усы, я всё-таки кое-чему научился, и выхожу на сцену. Все остальные сразу же поняли, что тут какой-то обман, но они напуганы, так что не мешают мне, а публика ничего не замечает, nichts. — Он мечтательно посмотрел перед собой. — На самом деле публика меня любит, — продолжал он. — Я хочу сказать, что действительно я ни разу не был хуже, чем великий старый идиот.

Молодые люди напряжённо смотрели на мальчика, тщетно пытаясь перекинуть мостик через то перевоплощение, свидетелем которого они стали.

— А ты, — спросила Соня через некоторое время, — теперь тоже болен?

— Это неизвестно, — ответил мальчик. — И даже неудобно задавать такой вопрос.

Дождь тем временем усилился, из непрерывного бормотания он превратился в торжествующий водопад, и, чувствуя непреодолимое притяжение буйствующей стихии, все трое подошли к окну.